Да и какого черта он вообще о ней думает? У нее есть гораздо больше того, что было у него в тюрьме. Вода. Пища. Книги. Свеча. Кровать, гораздо лучше тюремной железной койки.
Рейф скатал постель и отнес в конюшню. Конь, приветствуя хозяина, тихо заржал. Рейф подошел к нему и провел рукой по шее животного.
– Сегодня мы как следует поработаем. Прости, что так вышло вчера. Небольшая неприятность, но ничего серьезного, справимся как-нибудь. – Он сам не понимал, кого успокаивал – коня или себя.
Рейф проверил поилку: воды было вдоволь. Скормил коню пригоршню овса, затем прошел в угол конюшни, где держал самодельные рыболовные снасти. Он решил, что больше не станет думать о ней.
* * *
Шей спала урывками, то и дело просыпалась, чувствуя тихое, но безысходное отчаяние. Человек, стерегущий перед домом, проник в ее сны, заполнив их удушливой чернотой.
Несколько раз среди ночи Шей поднималась, подходила к окну, тихо ступая по полу в чулках, и смотрела на своего тюремщика. Даже во сне он не давал ей покоя. Она хотела было попытаться выбраться из окна, но тогда пришлось бы ступить совсем рядом с его рукой. А он говорил, что чутко спит. Наверняка не лгал.
Когда Шей проснулась в следующий раз, сквозь окно не проникало ни света, ни ветра. Она увидела, что ставни закрыты. Попыталась распахнуть окно и поняла, что снова под замком.
Шей приказала себе не паниковать. Вчера он вернулся, вернется и сегодня. От духоты в хижине голова плохо работала. Шей нашла спички и зажгла свечу. В очаге лежало несколько поленьев с растопкой, и, чтобы чем-нибудь занять себя, она развела огонь, успокоившись немного от тепла и яркого пламени.
Шей не доставит Рафферти Тайлеру удовольствия, выдав свой страх.
Чтобы не сидеть без дела, она нагрела воды для умывания, прикидывая, может ли железный котелок послужить ей оружием. Но котелок оказался слишком большим, тяжелым и неуклюжим, чтобы швырнуть его и попасть в цель, к тому же у тюремщика, как она подозревала, была хорошая реакция.
Шей вновь поискала мышку, но так и не нашла. Опять подкралось одиночество, и она постаралась отгородиться от него. Раньше, когда она рисовала и читала книги, ей всегда было довольно собственной компании. Но в то время она всегда знала, что где-то рядом мама и друзья, и в любую минуту, если понадобится, она может оказаться в их обществе. Сейчас никого рядом не было. Она осталась совершенно одна. Даже мышка покинула ее. Шей почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы, но не позволила себе расплакаться. Это было бы слабостью, поражением.
Ну почему она так сглупила, что поехала с Беном Смитом? Сожаления, однако, не помогли. Шей в уме составила список дел. Сначала умыться и расчесать волосы. Поесть. В жестянке осталось немного галет. Может, в животе не будет так пусто. Затем почитать книгу. Или вновь попытаться нарисовать Тайлера. Или даже ту мышку. А вдруг хотя бы таким способом она сумеет вернуть зверька? Ей не понравилось, что опять накатило отчаяние.
Интересно, как долго закрыто окно? Который теперь час? Сквозь щели в хижине просачивался свет, но что сейчас – утро или полдень? Шей вздохнула, теряя последнюю надежду.
В тюрьме, должно быть, он чувствовал себя точно так же. Хорошо бы так много не думать о нем, хотя скорее всего это естественно. Сейчас она от него в полной зависимости. Но кроме этого было еще что-то… то, что она возненавидела и не понимала: сжатая пружина внутри, необъяснимая зачарованность чем-то опасным и непредсказуемым в жизни, которая еще два месяца назад была абсолютно предсказуема.
Шей сняла с огня котелок, умылась и начала расчесывать волосы, когда услышала, как в висячем замке на двери поворачивается ключ, затем последовал короткий стук и пауза.
По крайней мере, тюремщик оказался в какой-то степени джентльменом. Она ожидала, что он просто войдет без всяких церемоний.
Стук повторился, затем дверь открылась, и в темную хижину ворвался солнечный свет, который чуть не ослепил ее, а его очертил черной тенью.
Рука ее замерла на секунду, прежде чем опуститься. Девушка сидела на кровати с распущенными по пояс волосами. Она чувствовала себя ужасно беззащитной и беспомощной.
Постепенно ее глаза привыкли к свету, и хотя вошедший не уменьшился ростом, он уже не казался таким страшным, особенно когда она рассмотрела в его руке леску, с которой свешивались две большие форели. У нее невольно потекли слюнки. Шей не хотела смотреть на рыбу, но никак не могла оторвать от нее взгляда. Она не ела как следует уже два дня.
– Я увидел дым, – сказал он, словно оправдывая свое вторжение.
Он держался очень напряженно, а она чувствовала себя дурнушкой, одетой в мятую, грязную одежду. Вид у него был как у настоящего головореза, заросшего щетиной. Тронутые солнцем волосы взъерошены, словно он причесывался пальцами, ворот рубашки расстегнут, несмотря на то что утром в горах очень прохладно. Но в хижине внезапно как будто потеплело, когда они взглянули друг другу в глаза и что-то поняли друг о друге. Она видела, как он плотно сжал губы, и догадалась, что он почувствовал то же, что она. Нависла неловкая тишина, наполненная внезапным и настойчивым притяжением, которое становилось все сильнее оттого, что оба знали, насколько все это глупо, невозможно и неосуществимо.
Он ненавидел ее. Он ненавидел отца. Он силой удерживал ее в горах. Он был прямая противоположность всему, чем она дорожила, всему, что она ценила: честности, чести, преданности.
Она ненавидела его, он заставил ее почувствовать запретное, пробудил в ее душе то, что до сих пор спало. Ее рука еще раз провела щеткой по волосам, и она заставила себя отвести от него взгляд, и было в этом столько презрения, сколько не могли выразить никакие слова.
Но такая бравада только позабавила его, он сразу увидел, что она фальшива.
– Как интересно, мисс Рэндалл, – сказал он. – А я уж подумал, что вы унаследовали немного честности у кого-то помимо отца. Вижу, что ошибся.
Она зло посмотрела на него:
– Я не понимаю, что вы имеете в виду.
– Разве, Шей Рэндалл?
Взгляд его был холоден. Расчетлив. Намеренно провоцировал ее. Отдалял. Она вдруг поняла, что то странное взаимное притяжение пришлось ему по вкусу не больше, чем ей. Он пытался снова спровоцировать ее, чтобы превратить искорки взаимопонимания между мужчиной и женщиной в злобу между похитителем и жертвой.
У него получалось.
– Нет, – дерзко сказала она.
Он подошел поближе. Она заметила, что его правая рука, державшая рыбу, опять была в перчатке. Он увидел, куда она смотрит, на лице его появилось мрачное выражение, полное горечи.
