— Дай-то Бог, чтобы это было так! — со вздохом сказал один из рудокопов, уже пожилой человек с бледным озабоченным лицом и впалыми щеками. — Ужасно, если мы зря проголодаем несколько недель с женами и детьми и в конце концов останемся ни с чем, лучше бы подождать, пока товарищи…
— Конечно, подождать бы других! — раздались в толпе голоса.
— Опять переливание из пустого в порожнее! — сердито вскричал Ульрих. — Я говорю вам, что теперь как раз пора начинать. Хотите вы или нет? Отвечайте!
— Да ты не горячись так! — уговаривал его Лоренц. — Ведь ты знаешь, что все пойдут за тобой, если потребуется. Пусть на других заводах делают, что хотят, а мы все согласны с тобой.
— Да я и не советовал бы никому оставаться в стороне, когда дело дойдет до серьезного, — сказал Ульрих, бросая грозный взгляд в ту сторону, откуда раздались возражения. — Трусить не годится, все должны действовать сплоченно, и горе тому, кто вздумает поступить иначе.
По-видимому, Ульрих считал подобную жесткую манеру обращения с товарищами самым верным средством подавить в зародыше всякое сопротивление. Немногие, преимущественно пожилые рудокопы, возражавшие ему, замолчали, а остальные, особенно молодежь, с выражением сочувствия окружили Гартмана, который продолжал уже гораздо спокойнее:
— Теперь не время обсуждать это дело. Сегодня вечером мы…
— Оберштейгер! — прервало вдруг его несколько голосов, и все обернулись к двери.
— По местам! — приказал Ульрих, и толпа беспрекословно повиновалась. Каждый взялся за свой фонарь, до сих пор стоявший в стороне.
Оберштейгер, появившийся довольно быстро и неожиданно, вероятно, заметил, как рудокопы отхлынули от Гартмана, а может быть, слышал даже его приказ, потому что окинул толпу внимательным взглядом.
— Вы, Гартман, кажется, держите товарищей в строгом повиновении? — сказал он холодно.
Для оберштейгера, вероятно, так же, как и для прочих служащих, замыслы рабочих не были тайной, но он предпочитал ничего не видеть и не слышать и потому продолжал равнодушно:
— Господин Берков хочет вместе с инженером осмотреть подъемную машину. Вы, Гартман, останетесь с Лоренцем здесь, в подъемной, до тех пор, пока они вернутся. Штейгер Вильмс отведет вместо вас людей на работу.
Ульрих молча повиновался приказу и остался наверху с Лоренцем, между тем как другие рудокопы вместе с оберштейгером спустились в шахту. Когда последний из товарищей скрылся из виду, Ульрих сердито проворчал:
— Какие они все трусы! Разве с ними можно чего-нибудь добиться! Они так же хорошо, как и я, знают, что теперь самое время воспользоваться случаем, но не решаются, потому что другие не заодно с нами. Счастье еще, что мы имеем дело с Берковым, а не с кем-нибудь другим. Будь на его месте более ловкий человек, который сумел бы вовремя их припугнуть, а затем приласкать, тогда бы с ними и вовсе не поладить.
— А ты думаешь, что он этого не сделает? — недоверчиво спросил Лоренц.
— Нет! Он труслив, как все богачи. Он чванится и притесняет, пока все идет хорошо, а чуть дело коснется его шкуры или кошелька, сразу становится смирным. Его все ненавидят, и он доведет людей до крайности: все до единого человека поднимутся против него, и тогда он окажется в наших руках.
— А сын-то? Неужели ты думаешь, что он не вмешается, если дело зайдет так далеко?
— Его нечего брать в расчет! — ответил Ульрих с презрительной улыбкой. — Как только поднимется шум, он тотчас же удерет в город. Если бы мы имели дело с ним, нам не пришлось бы долго возиться: он согласился бы на все, стоило бы только пригрозить ему тем, что не дадим ему выспаться. С отцом будет побольше хлопот.
— Он хочет осмотреть подъемную машину, — задумчиво сказал Лоренц. — Может быть, он заглянет в шахты?
Ульрих усмехнулся.
— Что ты выдумал? Мы можем ежедневно рисковать своей жизнью, для того мы и созданы, а хозяин и шагу не ступит дальше подъемной, где он уверен в безопасности. Хотелось бы мне встретить его где-нибудь с глазу на глаз, научил бы я его дрожать за свою жизнь, как это часто приходится делать нам.
Во взгляде и тоне молодого человека было столько свирепости и жгучей ненависти, что его более сдержанный товарищ предпочел промолчать и прекратить разговор. Наступила продолжительная пауза. Ульрих отошел к окну и с явным нетерпением смотрел в него. Вдруг он почувствовал чью-то руку на своем плече и, обернувшись, увидел Лоренца.
— Я хочу кое-что спросить у тебя, Ульрих, — начал он, запинаясь. — Я очень прошу тебя сказать мне, в каких ты отношениях с Мартой?
Прошло несколько секунд, прежде чем Ульрих ответил.
— Я… с Мартой? А тебе это нужно знать?
Молодой рудокоп потупился.
— Ты ведь знаешь, что я давно ухаживаю за ней, а она не обращает на меня внимания, потому что ей нравится другой. Конечно, нельзя не похвалить ее вкуса. — Его взгляд с завистью скользнул по стройной фигуре друга. — Если ты действительно являешься моим соперником, то мне лучше всего выкинуть это из головы. Скажи мне откровенно, поладили вы или нет?
— Нет, Карл! — глухим голосом сказал Ульрих. — Мы не поладили, да и никогда не поладим, так мы с ней решили. Я больше не помеха тебе, и если ты хочешь попытать счастья, то думаю, что Марта не откажет тебе.
Лицо молодого человека просияло от радости, и он вздохнул с облегчением.
— Ты в самом деле так думаешь? Конечно, если ты это говоришь, значит, правда. Я попытаюсь сегодня вечером.
Ульрих мрачно нахмурил лоб.
— Сегодня вечером? Разве ты забыл, что у нас сегодня вечером собрание и ты должен присутствовать на нем, а не заниматься в это время сватовством? И ты не лучше других… Теперь, когда мы готовимся начать борьбу, у тебя на уме любовные похождения… Теперь, когда всякий должен радоваться, что у него нет жены и детей, ты думаешь о женитьбе. С вами всякое терпение лопнет.
— Да ведь я только хотел спросить у Марты, — обиженно возразил Лоренц. — Если она даже и согласится, то до свадьбы еще далеко. Ты, конечно, не понимаешь, каково человеку, который любит без взаимности, что у него на душе, когда он видит, что другой всегда рядом с ней и что этому другому достаточно протянуть руку, чтобы взять то, за что с радостью отдал бы жизнь; ты…
— Перестань, Карл! — прервал его Ульрих зло и так сильно ударил кулаком по стене, что все здание задрожало. — Ступай к Марте, женись на ней, делай, что хочешь, только не говори со мной об этом, я не хочу и не могу этого слышать.
Молодой рудокоп с удивлением посмотрел на своего друга, он никак не мог понять, за что тот на него рассердился, ведь он добровольно отказывался от девушки. Однако ему некогда было размышлять, так как снаружи раздался резкий голос Беркова, отчитывающего сопровождавших его служащих:
