Анна действительно улыбалась, глядя на нее в зеркало снисходительно. Так глядят на малыша, который сказал какую-нибудь несмышленость.
— Я знаю, — тихо проговорила в ответ. — Я это знала всегда. Тебе нечего стыдиться, ma petite. Этому греху подвержены многие, и даже я.
— Даже ты? — удивилась Катиш и шагнула к кузине, опустилась на ковер у ее ног, заглядывая той в глаза. — Чему же завидовать тебе? Ты так красива! Ты чаруешь всем — своей статью, своим лицом, голосом, жестами… Тобою все пленяются тут же, с первых минут!
— Полно! — рассмеялась Анна легко, беря ладони кузины в свои. — Так уж и все! К примеру, я готова биться об заклад, что есть персона, коей ты милее меня во сто крат!
— И кто это? — едва ли не затаив дыхание, прошептала кузина, и Анна вдруг вспомнила о влюбленности Катиш, что чуть пригасило ее улыбку, обращенную к кузине. Насмешка небес! Кузины — соперницы, как глупом vaudeville …
— Мадам Оленина, к примеру. Боюсь, я плохой ученицей вышла. Помнишь, нам мадам Элиза все время твердила, как заклинание — будьте любезны со всеми, будьте веселы в меру, будьте угодливы старому…
— … старайтесь понравиться всем и каждому, — закончила Катиш и улыбнулась Анне. — Только мне все-таки это доставалось с таким трудом, — а потом тут же посерьезнев и без перехода, ударила прямо в лоб, заставив Анну онеметь на миг. — Оставь его в своих играх! Я ведь видела, как ты смотрела на него давеча при действе оперном. Тебе он нужен лишь как предмет, который в руки все не дается… разве нет? И тогда ты его привлекла только потому. И предложение его приняла. Он ведь не нужен тебе. Не так, как мне. Оставь его, прошу. Тебе — княгиней быть сама судьба, а мне иной не надо, чем с ним! Ты ведь ныне иная, не злая, как прежде… Я же вижу. Ты поймешь. Я люблю его. Все эти три года я любила и ждала только его. Без него мне — в омут с головой или на осину [652]. Отступись, Анна… я прошу тебя! Как кузину, как сродственницу!
Анна с минуту смотрела на нее ошарашено, не замечая боли в пальцах, которые больно стиснула Катиш в волнении. А потом рассмеялась. Хлестко и помимо воли — зло.
— Смешно, помилуй Бог! Отчего я должна?
— Оттого что у тебя есть иные пути. Лучше этого! Ты ведь хотела титула, вспомни! Вспомни, как шептались вы с Полин при ночевках наших. Ты ведь всегда хотела — в город столичный, на балы и рауты. Титула хотела, и мужа при состоянии и почете. А мне и деревни будет довольно. Только бы при нем. Да и тебе не позволит никогда мадам Оленина женой ее сына в дом войти! Никогда!
— И мне деревни будет довольно! — запальчиво возразила Анна. — Откуда ты знаешь, что думаю ныне? Мне было пятнадцать лет, когда говорила о том. Многое поменялось с тех пор. И я изменилась. И для меня — не прихоть, не игра… и никогда не было. Даже с первых минут. Он в сердце вошел, и нет мне ныне покоя… как и тебе.
— Нет! — вскричала Катиш, вскакивая с пола. Алый некрасивый румянец уже залил ее щеки, а злоба заострила черты лица. — Нет! Не ровни здесь! Ты не любишь его, как должно. Как нужно ему. Как он того достоин. Не любишь! А потому — уйди, не надобно…
— Да что ты можешь знать о том, ma petite cousine?! — проговорила Анна, подчеркивая обращение, которым любила прежде уколоть кузину. — Как можешь ты судить, какова моя любовь к нему?
— Могу! Оттого, что знаю — не может быть любви, когда другому позволено было…! Так не любят, когда одному обещались, а как только он за порог, то к другому тут же! И ненадобно мне говорить, что все только слухи завистливые, ma chere cousine, — Катиш гордо подняла голову, осознавая свою правоту в том, что говорила. И тут же наотмашь словами Анну ударила, заставляя замереть на месте, растеряться. — Я сама видела, как ты к поляку ночью бегала. В сорочке одной. Как непотребство чинили, видела… под крышей дома твоего отца! Будучи обещанной ему, другому честь свою отдала… Нет смысла отпираться! Ты можешь обмануть кого угодно — маменьку, мадам Элизу, своего батюшку покойного. Но не меня. И не его! Я сказала ему все тогда. Все, что видела. И как в парке обнимались за деревьями, и как тогда, ночью… как поляк трогал тебя, ласкал. Как целовал… Я все рассказала тогда! — добавила в конце своей запальчивой речи торжествующе Катиш.
Она до сих пор помнила тот осенний день, когда так нежданно приехал Андрей. Как ее позвали тогда в диванную, и она спешно бежала, позабыв о приличиях.
— Вы — чистая душа, вы — дитя… Катерина Петровна…, - он еще что-то говорил тогда, а Катиш слушала и не понимала, почему он начал разговор с упоминания имени Анны. Почему спросил — не с ней ли она нынче была, какова она ныне? Анна, Анна и только Анна. А потом ухо уловило интонацию, с которой он произнес имя невесты. И такое непривычное в его устах… «Аннеля»…
О, как же плакала тогда она в душе, молча глядя на него тогда. На его боль, на его неверие. Читая в его глазах надежду. Он любил совершенно недостойную его любви персону. И ради его счастья… нет, не ради себя, а ради него, Катиш тогда открыла то, что видела сама своими глазами, что так тщательно скрывала от всех и чем так тяготилась до того дня. Она просила, стоя на коленях в образной, как ей следует поступить с этим знанием, кому доверить его. И вот Господь послал ей знак…
— Я рассказала ему все. Все! Слышишь, Анна? О, если бы ты видела его в тот миг! Я думала, он убьет тебя, как убивает обманутый муж в том романе, что мы читали с тобой и Полин тайком, — Катиш умолчала, что сама испугалась в тот же миг, заметив, какие эмоции в тот момент разрывали душу Андрея. Как желваки ходили на скулах лица, придавая ему такой незнакомый вид. «Вы оставите ее ныне?», спросила она тогда несмело и отступила к дверям под его взглядом, а после и вовсе убежала к себе покои, трясясь от страха от того, что увидела в его глазах.
— Мужчины такое не прощают, ma chere. Ведь в то время, когда он проливал кровь, ты ночью, в одной сорочке… И он не простит! Как бы ни таил к тебе склонность. Ты презрела его имя, которое он дал бы тебе, как супруг… слово принятое не сдержала. Он не простит. Оставь все это! Оставь! Мужчина никогда не поведет к венцу порченную!
И замолчала только тогда, когда ладонь Анны ударила ее по лицу, с такой силой, что Катиш даже язык прикусила. Обожгло щеку болью, а во рту тут же появился соленый вкус крови от ранки из прикушенного языка.
— Sortez! [653] — глухо сказала Анна, глядя на кузину без какого-либо выражения в глазах. Будто и не слышала ее. — Sortez!
А потом устало опустилась в кресло, даже не слыша шагов по лестнице и далее в передней, того громкого стука, с которым захлопнула за собой дверь рыдающая Катиш. Анну трясло мелкой дрожью, несмотря на духоту, что была в комнате, правая ладонь горела неприятным огнем. Она до сих пор не могла поверить в то, что услышала от кузины, от той, с кем делила и кров, и стол, и забавы, и игры… С кем бок о бок практически прошла ее беззаботная юность. Она привыкла видеть в petite cousine безропотного своего пажа, который простил бы забавы своей госпожи, все шутки и упреки. Тихая и скромная Катиш всегда была где-то за спиной у нее и на выездах, и в домашних развлечениях. Незаметная всегда, отводящая глаза от прямого взгляда, некрасиво краснея при том. Кто бы знал, что эта юная и стеснительная девочка может в один прекрасный момент укусить пострашнее последнего ползучего гада?
