В округе Хоу разгорелись политические страсти. Имя Годдара пользовалось такой известностью, что все население приняло самое живое участие в выборах; противники мобилизовали все свои силы, и предвыборная агитация была в полном ходу. Но уже теперь можно было предвидеть блестящую победу Годдара, с рекордным, подавляющим большинством. Предвыборная кампания даже при обыкновенных обстоятельствах бывает тяжела; в настоящее же время, когда Годдар был совершенно переутомлен и измучен, она могла сделаться для него даже опасной. А тут еще случилась болезнь Лиззи. Он несколько раз приезжал в Лондон, чтобы самому убедиться, что для нее сделано все, что могут дать материальные средства и врачебное искусство. Он лихорадочно боялся какого-нибудь упущения со своей стороны, которое могло бы оказаться роковым для ее жизни.
Он сидел, сжимая голову руками и тупо глядя на узор ковра. В его голове носились обрывки мыслей, он слишком устал и не был в состоянии мыслить связно. Завтра решающий день — подача голосов. Он должен сегодня же вечером вернуться на место. По всем вероятиям, он пройдет. «Даниэль Годдар, член Парламента». — Это звучит хорошо. Однако ему кое-чего не хватало для полной радости, для торжества, и он слишком хорошо знал, чего ему не хватает. А это могло бы быть. Он увидел бы ее завтра — взволнованную, сияющую, радостную, с его значком на груди. И если бы он победил — какая радость сложить победу к ее ногам! Снова другой образ встал перед его глазами. Все это время его преследовали оба близких ему женских образа, и он тщетно боролся с разрывавшими его сердце желаниями и страстями. Однажды ночью, когда ему дали знать, что Лиззи при смерти, им овладело безумное желание, чтобы она умерла, а утром он с первым поездом помчался в город, чтобы удостовериться, что все было сделано для ее спасения. Он вспомнил, что ему рассказывала Эмили об ужасах, пережитых Лиззи во время разгара болезни, и — невольно содрогнулся. Слава Богу, опасность прошла. Лиззи пожелала его видеть. Может быть, болезнь будет поворотным пунктом в их жизни. Знает ли она о выборах? Может быть, ее самолюбию польстит быть женою члена Парламента. Но какая польза будет от этого, собственно, ей? Новое общественное положение Годдара не внесет никаких новых живых интересов в ее жизнь. На это рассчитывать безнадежно. Никогда она не сможет стать ему настоящим другом и близким человеком. И снова им овладела тоска по тому настоящему, но утраченному, другу, и сотни раз он мысленно повторял сказочно-прекрасное, необыкновенное имя Роданты.
— Простите меня, что я заставила вас ждать, мистер Годдар, — сказала вошедшая сиделка. — Нужно было кое-что прибрать в комнате. Ведь вы будете тихо, очень тихо сидеть, не правда ли?
— А вы уверены, что ей это не повредит?
Сиделка улыбнулась его настойчивости.
— Только не разговаривайте с ней. Вот и все! — сказала она.
Годдар вошел на цыпочках в комнату больной. В дверях он столкнулся с Эмили, которая шепотом предупредила его, что необходимо сократить посещение, и что долго оставаться здесь нельзя. Он подошел к кровати. Лиззи лежала неподвижно, белая, как смерть. Она сильно похудела, черты лица заострились, кожа обтягивала резко выступавшие скулы. Бескровные губы ввалились, челюсти резко выдавались — она походила на мертвеца, и уже почти ничем не напоминала живую женщину. Годдар был потрясен. Он не только не мог узнать в лежавшем перед ним живом трупе ту девушку, которую он когда-то, как он думал, любил, но он не узнавал в ней и той женщины — его жены, которую он так ненавидел.
— Пришел, — проговорила она слабым голосом, протягивая исхудалую руку.
Он взял ее, и постарался улыбнуться, чтобы ее успокоить. Ее губы зашевелились.
— Ты не хочешь меня поцеловать?
Ее голос не изменился. Он смягчил то странное чувство отчуждения, с которым Годдар смотрел на это полуживое лицо. В ее словах послышалась знакомая ему капризная нотка. Он наклонился и поцеловал ее в щеку.
— Поправляйся скорее, Лиззи, — сказал он тихим голосом.
Она, по-видимому, удовольствовалась этим, полузакрыла глаза, и рука ее выскользнула на одеяло. Даниэль сел у постели перед маленьким столом, на котором стояли бутылка с лекарством, букет фиалок и лежала Библия. Даниэль подарил ее Лиззи в первый год их брака, когда она старалась устроить у себя красивую обстановку. Библия была в богатом переплете с медными углами и тяжелой металлической застежкой. Эмили недавно сказала ему, как настойчиво Лиззи просила положить Библию рядом с ней. — Как будто одно ее присутствие может отогнать от нее зло, — набожно прибавила Эмили.
Даниэль вспомнил, как он однажды уже сидел в этой же комнате, у ее постели. Это было давно… Лиззи тоже лежала тогда бледная и недвижная, но она была молода и свежа, а в глазах блестела радость, вызывавшая в нем такое же ответное чувство. У ее груди лежало крошечное беспомощное существо с черным пушком на головке. В этой же комнате ребенок умер три года спустя от дифтерита.
И другие воспоминания пришли к Даниэлю — воспоминания, навсегда связанные с этим местом: здесь он впервые узнал о проклятии ее жизни. Однажды вечером он нашел ее без сознания на кровати. Не подозревая ни о чем, он наклонился над ней, но в ту же минуту отшатнулся с отвращением — от нее пахло спиртом.
Годдар невольно поднял голову и посмотрел на Лиззи. Она лежала, устремив открытые глаза на потолок. Ему показалось, что в них можно прочесть весь ужас ее жизни. Он содрогнулся и невольно поблагодарил судьбу, что ребенок умер. Кто знает, может быть — и даже почти наверное, он тоже был отравлен проклятой наследственностью.
Чтобы стряхнуть все эти тяжелые воспоминания, Годдар встал, подошел к камину, раздул огонь. Затем снова вернулся на свое место. Охваченный угрызениями совести — ведь он пришел к ней, чтобы простить и забыть прошлое, а не вспоминать то худшее, что в нем было — он нежно погладил ее руку. Благодарная улыбка показалась на ее лице, и она снова закрыла глаза. Сердце Даниэля смягчилось.
Минуты текли медленно. Он начинал беспокоиться, с нетерпением ожидая прихода сиделки или Эмили, чтобы уйти отсюда. Тишина комнаты волновала его. Взгляд снова упал на Библию. Было что-то глубоко трогательное в ее желании иметь книгу подле себя.
Годдар не видел Библии уже несколько лет. Он взял ее, раскрыл застежку и взглянул на заглавный лист. «Моей дорогой жене». Он вздрогнул. В те далекие дни он старался обманывать себя мыслью, что любит ее. Мог ли бы он теперь написать такие слова? Он покачал головой, и образ той, другой, женщины, вечно преследующий его, встал между ним и этой надписью. Он развернул книгу. На том месте, где она открылась, было заложено какое-то письмо. Конверт был повернут задней стороной к нему. Он подумал, что это, по всей вероятности, одно из его писем к Лиззи, и был тронут, что она так бережно его хранила. Он взял конверт в руки, повернул его и вздрогнул от удивления. На конверте, почерком леди Файр, было написано его собственное имя.
