— Тогда отношения наших родителей были натянутыми — в это время у папеньки был роман с крепостной Марфой, и маман решила, что еще один ребенок укрепит их брак. Но младенец не выжил, и она уговорила отца Георгия заменить мертвого ребенка на живого. И я должна узнать, у кого они забрали дитя. Я хочу знать правду, какой бы она ни была.
— Остановись! — вскричала Сопя. — Не надо, не надо делать этого, Лиза! Каждый раз, когда ты пытаешься доискаться до правды, всем только хуже становится!
Когда Соня выбежала из комнаты, намеренно хлопнув дверью, Лиза вздрогнула, и ей стала тоскливо на душе.
Быть может, сестра права, и она обезумела от горя? Ужас насильного брака с Забалуевым, предательство Владимира, мнимое воскрешение отца и его беспомощность в попытках освободить дочь от ненавистного брака свели ее с ума, и она просто перестала замечать разумное и во всем подозревает злонамеренность? Но… — если не видеть в происходящем этого первого, само собой напрашивающегося объяснения, то чем еще можно оправдать ту немыслимую жестокость обращения с нею в доме, который она с рождения считала своим?
Да неужели же причина только в неистребимой маменькиной жадности, которая ради денег с легкостью продала ее отвратительному старику и всячески препятствовала браку с Корфом? А эти ее бесконечные придирки и попреки — с Соней и Андреем она более ласкова и постоянна в проявлении своей материнской любви? А Андрей, Андрей, проявивший столь убийственное равнодушие к ее судьбе? И наушница Соня? И, наконец, папенька — как он мог бросить родное дитя, хотя всегда утверждал, что она — его любимица? Так значит, он обманывал ее — давно, всегда, с самого детства? И в действительности за его, казалось бы, загадочным поведением скрывалось одно, невероятно простое объяснение — она здесь чужая. Чужая кровь — не своя, не родня и не ровня.
Так, маменька просила ничего не говорить отцу? Нет уж, больше по-вашему не будет. Я поговорю с ним, во что бы то ни стало, решила Лиза и бросилась к Петру.
Но она и двух слов сказать ему не успела, как в кабинет ворвалась Долгорукая и чуть ли не силой увела ее за дверь. Обернувшись при выходе, она улыбнулась мужу и, ласково промолвив какую-то нелепость про маленькие женские секреты, пообещала вернуться, а пока они тихо посудачат с Лизой в гостиной.
— Ты, кажется, совсем не слушаешь меня! — пугающим шепотом принялась бранить дочь Долгорукая. — Я велела тебе оставить папеньку в покое и не домогаться до него своими расспросами про каких-то химер.
— Анастасия — не воображаемое чудище, а вполне реальный человек, который может дышать и чувствовать! — воскликнула Лиза, отталкивая от себя мать.
— Тебе-то откуда знать? — продолжала шипеть княгиня.
— Так вы полагаете, что я не знаю, что вижу, что слышу, что ощущаю? — с горьким сарказмом спросила Лиза.
— Ты? — растерялась Долгорукая. — А при чем здесь ты?.. О Господи, ты что-то вообразила? Да как же у тебя язык-то повернулся такое сказать?
— Нет? Тогда почему вы не скажете мне правду об Анастасии? Я хочу знать, кто она, кем бы она ни была. Или вы намеренно уводите меня от этой тайны, потому что это тайна — я сама? И не потому ли вы любите меня меньше, чем Соню или Андрея?
— Лиза! — Долгорукая побледнела, закачалась и, оглянувшись, шатаясь подошла к ближнему дивану, села и с ужасом взглянула на Лизу. — Да как тебе в голову могло такое прийти, как ты могла подумать… Я люблю тебя меньше?! Да я одинаково люблю всех своих детей.
— Вы сами неоднократно давали мне для этого повод, — тихо и безжалостно сказала Лиза. — И будьте уверены — я выясню истину, и, если я окажусь права, то впредь не ждите от меня былой покорности и согласия со всем, что вы навязывали мне. Я буду жить и вести себя так, как хочу, и вы мне боле — не указ.
* * *
Слова, сказанные Модестовичем, глубоко запали в душу Марфе, и она тотчас же решила проверить — от себя, не ведая сомнений, болтает управляющий или есть в его предположениях хотя бы доля здравого смысла. Модестович ее просьбе противиться не стал — Марфа и сейчас еще была хороша, что называется — в расцвете лет и женской красоты, это тебе не дура Полина, такую не стыдно и в Курляндии показать.
И потому он подвез Марфу до церкви, спросил — не подождать ли ее и куда потом отвезти. Но Марфа вся стала как замороженная — только мимо него куда-то посмотрела и распрощалась. Жаль, подумал Модестович, но — не последний же день живем? — и двинул домой, в имение. А Марфа, перекрестясь на образ Святой Варвары при входе, как неживая, вошла в церковь.
— Батюшка, благословите, — склонилась она перед отцом Павлом, с поспешностью выходившим в притвор. — Не откажите в помощи, родных ищу. Мест ваших не знаю, знакомых здесь нет.
— Благослови тебя Господь, — ответствовал словом и жестом отец Павел, — однако лицо твое мне чем-то знакомо, женщина. А ты раньше не бывала в наших краях?
— Не думаю, что вы меня знаете, батюшка, — побледнела Марфа. — Я пришла к вам по поводу записи о крещении, сделанной двадцать лет назад. Не могли бы вы показать мне приходскую книгу?
— Если наберетесь терпения и дождетесь моего возвращения, — кивнул священник. — Тороплюсь навестить прихожанку, которая только что родила.
— Со смирением буду ждать вас, — обрадовалась Марфа.
— Простите, — вдруг обратилась к ней девушка, выбиравшая свечи у служки, — я ненароком слышала, как вы разговаривали с батюшкой. Могу я вам чем-нибудь помочь?
Марфа с удивлением посмотрела на нее — барышня как барышня, правда, чертами как будто на Петю похожа. И сердце сразу забилось быстрее — может ли так быть, чтобы Господь ответил на одни только думы ее, а ведь она еще и не помолилась как следует, свечку не поставила за спасение души дочери своей несчастной, Анастасии?
— Я… — Марфа пристально вгляделась в лицо девушки, — я потеряла дитя, о котором ничего не знала много лет. А теперь у меня появилась надежда, вот я и пришла сюда, чтобы отыскать хотя бы какие-то следы в приходской книге — узнать о ее крестных, а, Бог даст, узнать, где она сама.
— Вы, должно быть, очень горюете? — участливо спросила девушка. — Даже представить себе не могу, каково это, потерять ребенка! Желаю вам добиться своего, но прошу вас — будьте осторожны.
— О чем вы, барышня? — растерялась Марфа.
— Иногда я думаю, что нам не следует пытаться узнать то, что Бог скрыл от нас.
— Вы говорите, как будто, и сами пережили такое.
— Моя сестра недавно пыталась проникнуть в тайны прошлого, и Господь за дерзость наказал ее безумием, — грустно промолвила девушки. — Она теперь одержима мыслью, что она — это совсем не она. И я пришла помолиться за спасение ее разума.
