На подворье-то суета: боярыня принялась к празднику уготавливаться. Норов радовался хозяйскому пригляду, да примечал – народцу тоже по сердцу. Такие хлопоты завсегда отрадны. С того и бегали работные, перешучивались промеж себя, и дело спорилось.
– Лепот-а-а-а... – дедок поднял лицо к небу, вздохнул глубоко. – Вадька, глянь, вёдро. Вскоре ладей ждать, а с ними и прибытка.
– Всякий год ты вещаешь, и всякий раз не в бровь, а в глаз, – Норов глядел на писаря. – Никешка, какой же тебе подарок?
Сошли оба с приступок и двинулись к воротам, за ними безо всякого указа потянулись два ражих воя. На улицу вышли чин чином, да пошагали промеж домков, глядя на зелень, что едва проклюнулась, взвилась дымкой над деревами, украсила городище.
– Какой подарок, Вадим... – дедок пошамкал губами. – Женись, то и радость мне будет.
Норов кивал людишкам, какие встречались по пути, кланялись, а сам раздумывал. Время спустя, ответил писарю:
– Женюсь к осени.
Никеша едва не споткнулся, но оправился быстро и подскочил козлом к боярину:
– Иди ты! На ком? Где сыскал дурищу, чтоб за тебя, изувера, пошла?
– Где надо, там и сыскал, тебя не спросил, – Вадим поглядел на дедка сверху вниз.
– А зря не спросил! Я всяко поумнее тебя буду! – дед от любопытства едва не подскакивал.
– Да ну-у-у-у, – Норов остановился и взялся за опояску. – Ты вот, умный, чего ж не оженился? Никешка, а ведь и теперь еще не поздно, ты вон проворный, скачешь лягухой. Ты шепни, есть кто на примете? Я б сватать для тебя пошел.
– Далече ходить не надо, – писарь поправил шапку. – Я б Настасью Петровну сватал. Жаль, годами мы с ней разошлись, а так бы я ух! Ведь девица добрая, умишком проворная. Счет ведет так, что не поспеваю за ней. И ко мне с уважением. Тоскливо ей тут, уж сколь дён улыбки от нее не видал. Не захворала, нет? – дед глядел на Норова жалобно. – Ты спроси у тётки-то, чай, расскажет, что стряслось.
Норов кулаки сжал до хруста, зубы стиснул:
– Спрошу, – только и сказал, да двинулся к подворью Семёна-торговца.
Домок его стоял близ крепостных ворот бок о бок с ратной избой. Двор невелик, хозяйство мало, да и сам хозяин куда как незаметен. Но знал Норов, что богаче Сёмки в Порубежном не было. Скупал добычу у воев после походов, да торговал со всей округой, добирался и до княжьего городища.
– Семён, здрав будь, – Вадим ступил на крыльцо справного домка. – Дело к тебе.
– Здрав будь, – хозяин поклонился, обрадовался. – Ступай в гридню, боярин, всякое дело сделаем.
В сенях Норов столкнулся с девкой-холопкой: та метнулась с пути. В гридне перекрестился на образ в углу, да сел на лавку, зная повадку Семёна не идти за гостем, а сразу товар доставать из схрона.
– Вот, гляди, – Сёмен вошел, поставил коробок хитрый на стол. – Боярыне к празднику? Так сыщешь. Много разного. Да и боярышне светлой подарок найдешь.
– Светлой? – Норов и спрашивать не хотел, само с языка соскочило.
– Светлой, – Семён уселся напротив, заулыбался. – Намедни видал ее, шла в церкву. Глаза светят, сама светится. Малость печальная, но у девиц завсегда слезливое на уме.
Если Норов не взвыл, то только по воинской выправке, что учила терпению да воле. Насупился, потянулся открыть коробок, а там чего только нет: навеси, колечки, бусы. Средь прочего в глаза бросились тяжелые колты* литого золота. Норов и думать не стал, указал на них:
– Эти.
Потом взялся за серьги с бирюзой, а под ними увидал....Настасьин перстенёк.
– Откуда? – Норов взял колечко небогатое и протянул Семёну.
– Боярин, так уговорились мы, ты не пытаешь откуль, а я тебе мзду за всякий месяц, – хозяин привстал с лавки.
– Сядь, – Вадим лишь бровь изогнул, и Сёмен к лавке прилип. – Говори. Иной тут случай.
Дед Никеша, что устроился на сундуке возле двери, крякнул, но смолчал. А Сёмен утер пот со лба и принялся рассказывать:
– Ну, коли иной... Лёха Журов проигрался Кузину в зернь, тот должок мне перепродал, а утресь Лёшка и расчелся, еще и в прибытке остался. Прискакал с рассветом, морда довольная.
Норов вздрогнул, но лицо удержал, даром, что по спине холодок прошелся. А как иначе? Вечор видел на Насте перстенёк, а утром он уж у Алексея. Ночью отдала? Или выкрал? А как скрал, если кольцо завсегда на руке?
Скрутило злобой, обидой, да так, хоть круши все вокруг! Но сдержался, разумея – хозяин-то ни при чем.
– Колты возьму, серьги с бирюзой и вот его, – собрал все в горсть и потянулся к опояске за деньгой. – О разговоре нашем молчи. Вызнаю, что языком чешешь, не взыщи.
– Боярин, да когда ж я трепался? – Семён наново утер пот со лба.
– Тебе в расчет, – Вадим кинул на стол злата. – Будет с тебя иль мало?
– Будет, Вадим Алексеич, не обидел, – хозяин поклонился.
Норов едва дверь не сшиб, пока шел вон. На подворье остановился и обернулся к Никеше:
– Молчи.
– Молчу, Вадим, – вздохнул дедок.
За воротами боярин без раздумий повернул к ратной избе, взошел по приступкам, принял поклоны воев:
– Журов где?
– Тут, – Алексей выскочил из большой гридни, выпрямился, глядя на Норова.
– Ступай за мной, – и повел парня в проулок, туда, где две глухие стены сходились с большой крепостной. В углу остановился, огляделся, и никого не приметив, ухватил пригожего одной рукой за грудки: – Откуда? – сунул в нос перстень.
Алексей затрепыхался, взялся скинуть боярскую руку, что крепко держала за рубаху.
– Вадим Алексеич, ты что? – хрипел.
– Откуда? – Норов прихватил сильнее.
Журов сглотнул, огляделся тревожно.
– Подмоги не жди, – Норов давил голосом.
– От боярышни... – признался вой.
– С чего подарок такой?
– Боярин, пощади, – Алексей сник.
– Скажешь все, пощажу.
– Сама отдала, просила свезти ее в княжье городище к попу тамошнему.
– Почему тебя просила? – Норов ответа слушать не хотел, боялся порешить парня на месте.
– Я звал, – задыхался Журов. – Венчаться хотел.
Вадимово сердце пропустило удар, другой, а уж потом заволокло все кровавой злобной пеленой:
– Как посмел? – шипел змеем. – Боярышню? Ты, паскуда, Гуляевскую дочь чести лишил, так на моем подворье новую искать принялся?
– Боярин, – зашептал Алексей сбивчиво. – Не трогал, вот те крест. Сама она просила свезти ее!
– Тебя, гнида, просила венчаться? – Норов не удержался и сунул под дых вою.
– Христом богом клянусь, не просила, – выдохнул Алексей, скривился от боли. – Отлуп дала.
Норову чуть полегчало, но злоба вилась в нем нешуточная:
– Отвечай, как на духу, с чего полез к боярышне? Врать не моги.
– Приданое... Слыхал, что тётка сулила за ней деньгу дать, кто б не посватался. Я в сенях караулил, подслушал. Звал ее в окошко выглядывать, не стала. А вечор сама окликнула и согласилась ехать.
– Когда везти обещался? – Вадимова рука крепче сжала горло паскудника.
– Сегодня по темени, – Алексей обмяк, едва по стене не сполз.
– Где уговорились?
– В закутке у дальнего сарая.
Норов глядел на парня, все порешить не мог, что с ним сотворить, а сердце-то само подсказало. Ударил крепенько по ребрам за Глашку и добавил что есть сил по сопатке – за Настасью.
– За ворота иди и не возвращайся. Вызнаю, что трешься у Порубежного, подвешу за ногу на забороле, – смотрел, как парень кровью умывается, сползает по стене в грязь. – Коня брать не дозволяю, меч тут оставишь, опозорил ты воинское братство. И помни, я тебя везде настигну, если вздумаешь паскудства творить. Пшёл! – и добавил сапогом под бок, будто пса шелудивого выгонял.
Алексей поднялся и пошел, шатаясь, к воротам, Норов – за ним. Поравнялись с дозорными, те если и удивились, то слова не сказали: боярин бровь гнул, а то страшно. Когда уж скрипнули запоры за паскудником, Вадим очухался, оправил опояску, за которой спрятал подарки, и пошел к Бориске Сумятину. Домой не хотелось, боле того, опасался Норов не удержаться и призвать к ответу кудрявую.
