И миссис Пенимен вернулась в свое кресло у лампы и несколько резким жестом снова взяла в руки газету.
Кэтрин осталась стоять у камина, заложив руки за спину и глядя на тетку, которая подумала, что никогда прежде не видела племянницу такой угрюмой и сосредоточенной.
— Мне кажется, вы не понимаете… вы меня вовсе не знаете, — сказала девушка.
— И неудивительно — ты же мне совсем не доверяешь.
Кэтрин не стала защищаться от этого обвинения, и на какое-то время в комнате воцарилось молчание. Но воображение миссис Пенимен требовало пищи, и на сей раз вечерняя газета не могла его насытить.
— Если ты подчинишься отцу, побоявшись его гнева, — сказала она, — я просто не представляю, что с нами станет.
— Неужели он велел вам передать мне все это?
— Он просил меня употребить мое влияние.
— Не может быть, — сказала Кэтрин. — Я знаю, что он верит в меня.
— Как бы ему не пришлось в этом раскаяться! — миссис Пенимен прихлопнула ладонью свою газету. Она не понимала, что вдруг нашло на ее племянницу — та никогда не была такой строптивой и самоуверенной.
Между тем эти новые черты проявлялись в Кэтрин все яснее.
— Не надо вам больше встречаться с мистером Таунзендом, — сказала она. — По-моему, так нельзя.
Со всей величавостью, на какую она была способна, миссис Пенимен поднялась с места.
— Уж не ревнуешь ли ты ко мне, дитя мое? — спросила она.
— Ах, тетушка! — прошептала Кэтрин, краснея.
— Ну так не тебе учить меня, что можно и что нельзя.
Однако на сей раз Кэтрин проявила твердость.
— Обманывать нельзя, — заявила она.
— Кого-кого, а уж _тебя_ я не обманула!
— Но я дала слово отцу…
— Ну разумеется, ты дала слово отцу. А вот я ему никаких обещаний не давала.
На это Кэтрин нечего было возразить, и она промолчала.
— Я думаю, мистеру Таунзенду это тоже не нравится, — сказала она наконец.
— Не нравится встречаться со мной?
— Во всяком случае, тайно.
— Мы встретились не тайно — там полно людей.
— Но ведь место-то было тайное, где-то на Бауэри.
Миссис Пенимен скривилась.
— Мужчины это любят, — заметила она, помолчав. — Уж я-то знаю, что нравится мужчинам.
— Если бы отец узнал, ему бы это не понравилось.
— Ты, что же, собираешься рассказать ему? — поинтересовалась миссис Пенимен.
— Нет, тетушка, не собираюсь. Но прошу вас больше этого не делать.
— Другими словами, если я снова встречусь с ним, ты расскажешь отцу так прикажешь тебя понимать? Я не разделяю твоего страха перед моим братом. Я всегда умела за себя постоять. Но больше я, конечно, ничего для тебя делать не стану. Какая неблагодарность! Я знала, что тебе не свойственны душевные порывы, но считала тебя решительной натурой и объявила твоему отцу, что он в этом еще убедится. Я в тебе разочаровалась — но отец, конечно, останется доволен!
Сказав так, миссис Пенимен сдержанно кивнула племяннице и удалилась к себе.
Кэтрин сидела одна у камина в гостиной — видела уже больше часа, глубоко задумавшись. Поведение тети Лавинии представлялось ей неразумным и вызывающим, и, ясно понимая это, вынося миссис Пенимен этот суровый приговор, Кэтрин чувствовала себя взрослой и мудрой. Обвинение в нерешительности не обидело Кэтрин; оно ее даже не задело: девушка не знала за собой нерешительности и не расстроилась оттого, что тетя в ней разочаровалась. Отца она боготворила, и огорчить его — значило бы совершить преступление, почти как богохульствовать в храме. Однако намерения Кэтрин окрепли, и она верила, что своими молитвами очистила их от зла. Стемнело, лампа едва мерцала, но Кэтрин не замечала этого: внимание ее сосредоточилось на ее мучительном замысле. Она знала, что отец занимается в кабинете. Он провел там весь вечер, и время от времени Кэтрин прислушивалась — не выходит ли он. Она надеялась, что отец, по обыкновению, заглянет в гостиную. Наконец пробило одиннадцать, и дом погрузился в тишину. Слуги легли спать. Кэтрин встала, медленно подошла к дверям кабинета и замерла, выжидая. Затем постучала и снова замерла. Отец отозвался, но у нее не хватало мужества отворить дверь. Кэтрин сказала правду — она действительно боялась отца. А что она не знала за собой нерешительности — так это значило лишь, что себя самое она не боится. Она услышала, как отец поднялся; и вот он подошел и отворил дверь.
— Что такое? — спросил доктор. — Отчего ты стоишь тут, будто привидение?
Кэтрин ступила в комнату, но высказать то, из-за чего она пришла, ей удалось очень нескоро. Весь вечер доктор — в халате и шлепанцах — работал за своим письменным столом, и теперь он некоторое время выжидательно глядел на нее, а потом вернулся к столу и снова склонился над бумагами. Она видела лишь его спину и слышала скрип пера. Стоя у двери, она чувствовала, как колотится у нее сердце, и была даже рада, что отец не смотрит на нее, — она чувствовала, что ей будет легче заговорить, глядя ему в спину. Наконец, не сводя глаз с отцовской спины, она приступила:
— Ты мне сказал, что если я захочу опять поговорить с тобой о мистере Таунзенде, ты меня с удовольствием выслушаешь.
— Ну разумеется, дорогая, — ответил доктор, не оборачиваясь, но перестав писать.
Кэтрин предпочла бы, чтобы перо его не останавливалось; однако она продолжала:
— Я пришла тебе сказать, что я его не видела с тех пор, но теперь хотела бы с ним встретиться.
— Чтобы попрощаться? — спросил доктор.
— Он никуда не уезжает, — сказала девушка, немного помолчав.
Доктор неторопливо обернулся, укоризненной улыбкой отвечая на ее шутку. Часто мы острим, когда нам вовсе не до смеха; вот и Кэтрин совсем не намеревалась шутить.
— Стало быть, для чего-то другого? — спросил доктор.
— Да, отец, для другого, — ответила девушка и повторила: — Я его не видала с тех пор, но теперь хотела бы с ним встретиться.
Доктор медленно почесал подбородок кончиком гусиного пера.
— Ты ему писала?
— Да, четыре раза.
— Значит, ты ему не отказала. На это хватило бы и одного письма.
— Нет, — сказала Кэтрин, — я просила… я просила его подождать.
Отец продолжал смотреть на нее, и она испугалась, что он сейчас разгневается, — глаза его горели холодным огнем.
— Ты прекрасная, верная дочь, — сказал он наконец. — Подойди ко мне, и он встал и протянул к ней руки.
Слова его были неожиданны, и Кэтрин почувствовала себя на верху блаженства. Она подошла к отцу, и он нежно обнял дочь, утешая ее, а потом поцеловал. И сказал:
— Ты бы хотела сделать меня счастливым?
