- Спасибо, - буркнула Мэгг.
Хатти закрыла дверь за матросом и высказалась:
- Прошу прощения, мисс, но капитан прав. Вам нужно согреться.
- Мне и так не холодно, - запротестовала Мэгг и тут же снова задрожала так, что зубы застучали.
Хатти налила бренди в кружку и сунула ее в руки хозяйке.
- Пейте, мисс.
Мэгг глотнула и закашлялась - она никогда еще не пробовала бренди. Как-то миновало. В горле словно занялся пожар, огненный ком прокатился по направлению к желудку…
- Уф!
- Вот так. А теперь ложитесь, - Хатти отобрала у нее кружку.
- Но я совсем не хочу спать…
- Мисс, вам лучше лечь, - непререкаемым тоном заявила горничная.
Мэгг обиженно нахмурилась - почему-то сегодня все считают возможным ею командовать! - однако подчинилась и забралась под одеяло. И уснула, сама не заметив как.
Хотя простуды удалось избежать, несколько дней Мэгг не выходила из каюты. Еду ей приносили туда же, так что можно было не встречаться ни с кем, кроме Хатти и дежурных матросов. Капитан один раз прислал приглашение на обед, однако, получив отказ, больше не настаивал.
Мэгг было стыдно за произошедшее - поразмыслив, она, конечно, поняла, что повела себя глупо, но кто же знал, что буря столь коварна! - и все же она не желала отступаться. Граф мог бы и не кричать на нее при всех. Мог бы помочь ей подняться, отнести ее на руках в каюту, как и полагается поступить джентльмену. Да вот беда, он все-таки в первую очередь капитан «Счастливицы», а не джентльмен.
Он не мог оставить штурвал и бросить команду, которая ждала его приказов, не мог сделать перерыв, чтобы отнести в каюту молоденькую дурочку, которая навязалась к нему в попутчицы.
Мэгг не хотела признаваться себе, насколько сильное впечатление произвел на нее Сильверстайн в тот неприятный день. Может быть, так подействовал шок, который она испытала, или дьявольское освещение - эти всполохи солнца в разорванных тучах, или сама буря, которая словно создала оправу для картины под названием «Граф Сильверстайн на мостике». Но картинка врезалась Мэгг в память и всплывала каждый раз, стоило ей подумать о капитане. А думала девушка о нем часто - чем еще заняться?
Она взяла в дорогу несколько книг, однако читала Мэгг быстро, а погрузить на корабль всю отцовскую библиотеку невозможно. Нет, возможно, конечно, но тогда граф точно не взял бы пассажирку. В итоге книги закончились, перечитывать их по второму разу пока не тянуло, и Мэгг лежала и смотрела в потолок.
На пятый день ей так опротивело это занятие, что она была готова на что угодно, лишь бы его прервать. Даже выйти на палубу и встретиться взглядом с капитаном. Пусть он ее презирает, пусть посмотрит, как на неразумное дитя - будь что будет.
Да и Хатти, придя утром, распахнула ставни и сказала:
- Сегодня прекрасная погода, мисс. Не желаете ли прогуляться?
- Да, Хатти. Приготовь мое зеленое платье, пожалуйста.
Мэгг не была модницей, однако до тонкостей знала все уловки, которыми пользуются прелестницы в свете. Почему бы и нет? Они с Этель обладали известным женским пороком или достоинством (тут уж с какой стороны посмотреть) - кокетством. И Мэгг отлично знала себя, знала, что нужно, чтобы подчеркнуть одни черты и скрыть другие.
Сегодня ей хотелось создать образ нежный и спокойный - такую девушку никто не пожелает обидеть. Светло-зеленое платье с вышивкой белыми нитками и легчайшим французским кружевом отлично будет смотреться на залитой солнцем палубе. Никаких тяжелых драгоценностей, они неуместны утром. Нитка жемчуга на шею и крохотные жемчужные серьги, волосы уложены просто и скромно, в них воткнута пара жемчужных шпилек, на руках - невесомые перчатки, и для завершения образа - кружевной зонтик. Прекрасно. Хатти завязала ленты на тонких туфельках, и Мэгг была готова к выходу.
Она поднялась по лестнице (сегодня качка почти не ощущалась), распахнула дверь и едва не задохнулась от радости.
Мир состоял из трех цветов - синего, золотистого и белого. Темно-синим было веселое море в белых барашках озорных волн, светло-синим и очень глубоким - августовское небо; золотистой - вся шхуна, которая, казалось, светится; а белыми - громадные паруса над головою Мэгг и облака на горизонте. Пахло нагретым деревом и солью. Мэгг даже зажмурилась на миг, а когда открыла глаза, ничего не исчезло.
- Миледи! - окликнули ее с мостика.
Мэгг прошла вперед и обернулась.
- Доброе утро, мистер Таннерс!
- Доброе, миледи! - Первый помощник уже спускался к ней. - Могу ли я вам чем-нибудь помочь?
- Я вышла прогуляться. А… а где капитан? - не удержалась от вопроса Мэгг.
Таннерс хмыкнул и ткнул пальцем куда-то вверх. Мэгг задрала голову и ахнула.
По вантам карабкались две фигурки, в одной из которых девушка узнала графа Сильверстайна. Мужчины спускались очень быстро, ловко перебирая ногами и руками, и казалось, что они - такая же неотъемлемая часть пейзажа, как облака и волны. Они настолько слились с этим кораблем, что даже подумать было нельзя, что с ними что-то случится.
- А чем он занят? - спросила Мэгг, прищурившись, чтобы лучше видеть.
- Он с Везунчиком на спор лазил до верха бизани, - немного смущенно ответил мистер Таннерс. - Не хотите ли подняться на мостик, миледи?
- А можно я подожду капитана здесь?
- Хорошо, - с некоторым сомнением согласился первый помощник и даже чуть придвинулся поближе. Судя по всему, граф предупредил команду, чтобы глаз не спускали с пассажирки, если она появится на палубе. Вдруг ее унесет случайным порывом ветра.
Мэгг попыталась спрятать улыбку.
Мужчины спускались вниз быстро, но граф все же обогнал своего матроса. Он спрыгнул на палубу первым и хлопнул по плечу Везунчика, который сделал это парой мгновений позже:
- Я выиграл, дружище!
- Потому капитан вы, а не я, - философски пожал плечами кудлатый матрос. Сильверстайн захохотал, еще раз хлопнул его по плечу, повернулся и заметил Мэгг. Она же, в свою очередь, смотрела на него во все глаза.
Капитан был босиком, в светлой, но уже испачканной чем-то на рукаве рубашке и в темных суконных штанах и выглядел как простолюдин. Но только в том, что касалось одежды. Никто и никогда не мог бы принять Сильверстайна за незнатного человека, и, как ни странно, особенно сейчас. Мэгг впервые осознала, что это значит, когда говорят о породе применительно к людям, а не к гончим собакам. Этот гордый поворот тяжелой головы, эта осанка, взгляд - все говорило о том, что человек привык держаться так, как держатся лишь люди, получившие особенное воспитание. И неважно где: в доках Глазго или в чопорной английской гостиной.
