Князь шел прямо, будто горделиво неся голову в шляпе с высокой тульей, скорее для красоты, чем для необходимости опираясь на трость с большим набалдашником. Ни на кого не смотрел, головы не повернул даже на резкий звук кудахтанья и проклятия птичницы со стороны заднего двора, где в тот момент аккурат ловили пару куриц для ужина нынче вечером. Анна, как ни силилась, так и не могла понять по его облику, что же произошло всего несколько минут в одной из гостиных дома. А потом он вдруг оглянулся на дом, словно почувствовал ее взгляд на своей спине, прямо перед тем, как сесть в коляску.
Анна даже смутилась от этого прямого взгляда, который князь бросил снизу вверх на нее. И от того, что тот даже не сделал ни малейшей попытки, следуя общепринятым правилам поведения, поприветствовать ее либо поклоном, либо снятием шляпы с головы, либо простым и коротким кивком. Ровным счетом — ни единого движения. Только смотрел внимательно на нее, стоявшую в обрамлении легкой ткани занавесей, которые даже укрытием не могли служить, реши она спрятаться от него.
Тогда и Анна не склонила головы в приветствии, только подбородок повыше поняла, показывая свое безразличное высокомерие к подобному пренебрежению приличиями. Этот жест, этот горделивый наклон головы вызвали легкую улыбку, чуть тронувшую уголки тонких губ князя. И только тогда он кивнул ей, одновременно приветствуя и прощаясь с ней прежде, чем сесть в коляску и ткнуть тростью в спину кучера, призывая того тронуть коляску с места. Навсегда прощаясь, как угадала она неким внутренним чутьем, испытывая неимоверное облегчение, когда провожала взглядом коляску князя до самых ворот со двора.
Эту убежденность Анны подтвердила и Вера Александровна, когда племянница спустилась в гостиную. Та стояла, как-то чересчур выпрямив спину, и смотрела, не мигая, в темноту за кованой каминной решеткой. В комнате пахло чем-то горелым, и, только взглянув в серьезное лицо тетки, Анна поняла, что именно могли сжечь некоторое время назад в этой комнате. Значит, она действительно свободна от иных обязательств. Значит, никто не волен более предъявить судьбе свои права на ее руку.
Только за ужином Вера Александровна заговорила о князе и его визите, косясь на пару прислуживающих им лакеев, словно раздумывая не делает ли она ошибки заводя этот разговор при прислуге. После долгой отсрочки, словно собравшись с силами за эти пару часов, что прошли после того.
— Все решено отныне. Князь отступился от своих намерений, причем, сделал это без лишних слов и упреков, коих я ожидала по справедливости от него, — мадам Крапицкая предпочла умолчать, что тот перепугал до полусмерти ее своим пристальным взглядом из-под бровей. Она теперь понимала некоторую долю успеха в карточном азарте этого человека — не всякий выдержит тот при раскладе, спасует перед этими темными глазами.
— Это делает ему честь, — произнесла Анна, стараясь не показать своего явного облегчения этим словам, произнесенным за столом. — Я рада, что все разрешилось благополучно.
— Между прочим, он просил передать вам кое-какие слова, ma chere, — казалось, Вера Александровна колеблется. Но все же решилась и проговорила то, что сказал ей князь при том откровенном и таком тягостном для нее разговоре после того, как порвал на куски венчальную грамоту и бросил ее остатки за каминную решетку. — Он велел передать вам, милая моя, следующее…
«Сильна богиня Фортуна, Венус же — всепобеждающа». Странные слова для тетушки, не знавшей по именам и по виду покровительства богов сгинувшей в пепле времен древних предков италийских земель. Но Анна поняла их и улыбнулась их смыслу, понимая их истину только теперь.
— Будет все же, коли мы пораньше в Милорадово поедем, — заметила тетушка. — Уж вздохну покойно, когда вас в руки Оленина отдам у церкви. А то как-то душа не на месте с той минуты, как о князе объявили… все мнится что-то… Опоздаем что ли к воскресенью? Или еще чего похуже? Ох, убереги Господь от напасти! — перекрестилась размашисто, словно отгоняя от себя дурные мысли.
Анна тут же согласилась с ней. Ее желание вернуться как можно скорее в Милорадово, куда так и тянула ее душа, было уж определенно сильнее тетушкиного. Разве можно было унять тоску по взгляду любимых глаз или по крепкому, но нежному пожатию пальцев несколькими письмами, что пришли к ней с почтовыми из Гжатщины? Только еще сильнее разбередили ее сердце, истерзанное разлукой.
И когда Анне не спалось, она снова и снова накидывала на плечи шаль и подходила к открытому окну, подставляя лицо легкому ночному ветерку. Смотрела на звезды и представляла, что где-то в Милорадово Андрей точно так же стоит у открытого окна, смотрит на звезды и тоскует по ней, как писал о том в письмах. Иногда она закрывала глаза, и ей казалось, что это не ветер ласкает ее лицо, а его ладони нежно захватывают его в плен. И вовсе не листва шелестит в ветвях деревьев небольшого сада возле дома, а Андрей шепчет ей: «Анни… моя милая… mon ange…»
Они выехали ровно в тот день, в который и планировали уезжать из Москвы в гжатские земли. Хотя Вера Александровна и подгоняла модистку и ее помощниц, те доставили коробку с венчальным платьем ровно перед закатом до дня отъезда.
— Благо, что задержки не случилось, — ворчала тетушка, когда их карета, покачиваясь на неровных камнях, которыми был уложен двор дома, выкатилась из ворот на улицу. — И позаботились бы в пути о подводах с приданым всенепременно. Головы сниму, коли намокнет кружево белья… как пить дать сниму со всех головы! Как полагаешь, Аннет, прольется ли дождем в дни будущие? Эх, не надо бы дождя! Там ведь кружево на постельном не простое, не наше кружево-то! Да что с тобой? Из-за кружев чай так озаботилась? Или дурно тебе? Вся белая… Анна! Милочка моя!
— Духота, тетушка…, - растерянно проговорила Анна, действительно белая лицом как кружево, которым был украшен корсаж ее платья. А сама боролась с желанием совершеннейшим образом высунуться из окна кареты, чтобы взглянуть на тех прохожих, которые оставались позади кареты. Чтобы убедиться, что лицо, неожиданно возникшее из ее прошлого здесь, на московской улице, только иллюзия ее зрения.
А потом заставила себя отогнать в сторону липкий страх, снова захвативший душу, когда перед глазами промелькнули картины из того страшного для нее октября. Не думать и не вспоминать. Ни о разорении усадьбы, ни об убитых или калеченных шутки ради, ни о девках, что предпочли не вернуться в село после того налета. Ни о собственном ужасе, который в ту ночь загнала куда-то вглубь, чтобы не мешал думать ясно, ни о темноте леса, окружающей ее.
— Я забыла поблагодарить вас, ma tantine, за то дивное платье, которое сотворили для венца, — Анна постаралась раздвинуть губы в улыбке и воскресить в душе тот восторг, который ощутила, когда была облачена готовое венчальное платье и стояла перед зеркалом прошлым вечером. — Il est parfaite! [682]
