Буржуа фамильярно подпихнул его локтем:
— Ну уж здесь-то дела у вас пойдут на лад. Я слышал, что члены Комитета общественного спасения не страдают от отсутствия женского общества. Их подружки любят появляться на судебных процессах в пышных нарядах. И уж, конечно, когда перед трибуналом предстанет вдова Капета, им захочется блеснуть с шиком чем-нибудь этаким.
— Это возможно? — голос Ричарда прозвучал вполне безразлично.
— Я бы сказал, что это уже дело решенное. Ей приписывают уйму преступлений, и рано или поздно она должна будет держать за них ответ. — Буржуа в этот момент заметил, что у столика больше никого не осталось, и вежливо пригласил Ричарда пройти вперед. — После вас, гражданин.
Ричард объяснил конторскому служащему, что хочет взять лошадь. Уплатив требуемую сумму, он получил квитанцию, по которой на конюшне ему должны были выдать коня. Подслушивавший юноша выбил трубку и, сунув ее в карман, подошел к столу, где сидели солдаты и тихо сказал им несколько слов. Все они повернули головы и увидели спину Ричарда, исчезавшего за дверью. Как только дверь захлопнулась, они переглянулись и вскочили на ноги, опрокидывая стулья и хватая свои шляпы, чем привлекли всеобщее внимание. Затем солдаты рванулись вслед за Ричардом, а доносчик пристроился им в хвост.
В это время Ричард, находившийся в конюшне, быстро привязал свой саквояж к седлу и, вставив ногу в стремя, птицей взлетел в седло. Но подъехав к воротам, он вдруг обнаружил там шеренгу из дюжины солдат, которые стояли, нацелив на него ружья:
— Стой и слезай с коня, именем республики!
Ричард хладнокровно посмотрела на них, быстро оценивая обстановку, и заметил, что второго выхода нет, так как с трех сторон двор окружали постройки гостиницы.
— А в чем дело?
— Предъяви документы и назови себя!
— С каких это пор законопослушный гражданин должен предъявлять документы под дулами ружей? Я — Огюстен Руссо, — заявил он, назвав имя своего предка, — торговец шелками из Лиона. — Достав из кармана куртки бумаги, искусно подделанные одним мастером в Лондоне, он протянул их солдатам. — Можете убедиться, что мои документы в порядке.
Уверенный вид Ричарда оказал нужное воздействие. Один солдат вышел вперед и, проверив бумаги, кивнул своим товарищам:
— По этим документам так оно и выходит. Стало быть, этот гражданин и есть тот, за кого себя выдает.
Юноша в красном колпаке выскочил из шеренги:
— Дурачье! Говорю вам, он — граф д’Авиньон! Я узнал бы его где угодно! Он уже давно разыскивается. По нему гильотина плачет!
Ричард вполголоса выругался. Ему довелось встречаться с графом д’Авиньоном, и хотя в их внешности нельзя было обнаружить сходства, они были одного и того же роста и телосложения, и цвет их волос был одинаковым. Ему было понятно, почему юноша принял его за другого. Не показывая своей досады, Ричард спокойно обратился к нему:
— Посмотри на меня как следует и исправь ошибку, которую ты допустил. Мы с тобой никогда не встречались.
Солдаты подтолкнули юношу и он, насупившись, подошел к Ричарду. Вокруг них уже собралась толпа, люди вышли из гостиницы, кое-кто с бокалом вина в одной руке и ломтем мяса с хлебом в другой, чтобы поглазеть на происходящее, воспринимая все это как интересный спектакль. Юноша внимательно изучал лицо Ричарда и все больше сомневался в том, что перед ним действительно граф д’Авиньон. Затем ему в голову пришла мысль, что, признав публично свою ошибку, он выставит себя перед всеми круглым идиотом, и это соображение тщеславного и корыстного парня сыграло роковую роль. Он обвиняющим жестом выбросил вперед указательный палец и закричал:
— Ты — граф д’Авиньон! Я видел тебя, когда бы скакал через нашу деревню в погоне за оленем! — Вся застарелая злоба и ярость вдруг вскипели в нем, и его голос сорвался на визг. — Убийца! Ты затоптал насмерть мою сестру и еще двух детей! Гильотина — слишком мягкое наказание для тебя. Ты будешь висеть на ближайшем фонаре!
Ричард внезапно натянул поводья, подняв коня на дыбы, а затем стегнул его по крупу с такой силой, что тот, громко заржав от боли, взвился в воздух, распугивая солдат, загораживавших дорогу. Раздались разрозненные выстрелы, брань мужчин и визги женщин. Ричард легко ускакал бы от любого преследования, если бы не случайный выстрел, раздавшийся через несколько секунд. Солдат стрелял, почти не целясь, скорее для очистки совести, и тем не менее пуля задела голову Ричарда по касательной, и он, раскинув руки, словно его внезапно хватили дубиной, рухнул с коня на мостовую, а конь поскакал дальше без седока. Толпа, радостно заулюлюкав, бросилась к телу, распростертому на земле, и разорвала бы его в клочья, если бы в этот момент из боковой двери не вышел сержант, забавлявшийся перед этим с проституткой в комнате на верхнем этаже, и не наткнулся на окровавленного человека у себя под ногами. Он вытащил из ножен саблю и, держа ее перед собой, вызывающе уставился на толпу, которая в замешательстве остановилась.
— Кто это? — спросил сержант, и его длинные, черные усы грозно зашевелились. Он умел внушать страх, этот бывалый, суровый вояка, крайне раздосадованный сейчас тем, что из-за этого происшествия ему пришлось прервать постельные утехи.
— Граф д’Авиньон. Он был узнан и пытался бежать. — В голосе докладывавшего капрала прозвучала скромная гордость, когда он добавил:
— Я сшиб его первым же выстрелом.
Сержант грубо схватил лежавшего без сознания Ричарда за волосы, успевшие пропитаться кровью, и повернул голову лицом к себе:
— Ба, да это же никакой не граф д’Авиньон! Тот уже арестован и находится в главной тюрьме со своими дружками-аристократами. Их там целая свора, что мышей в хлебном амбаре.
— Но этот человек вел себя в гостинице подозрительно: он прятал свое лицо от света.
Сержант вздохнул:
— Ну что ж, тогда нужно выяснить, кто он такой, — он ещё раз взглянул на жертву, — если он выживет, конечно. Перевяжите ему голову, не то он изойдет кровью.
Ричард лежал в бессознательном состоянии на грязной соломе в маленькой тюрьме, располагавшейся на одной из узеньких средневековых улочек. В ней обычно содержали до суда пьяных дебоширов и мелких воришек. Сержант уже три раза наведывался к нему в камеру с целью допроса, но у Ричарда вдруг открылась горячка, и ничего путного от него добиться не удалось. Задержанный в бреду нес какую-то ахинею о цветах, розах, жасмине, потом вдруг начал рассказывать об очень красивой орхидее, которая якобы росла у него дома в оранжерее. На время его решили оставить в покое, а в тюремную книгу внесли как Огюстена Руссо; там же, где положено было записывать состав преступления, оставили пустую строку. Вскоре сержант и вовсе забыл о нем, будучи занятым более важными делами, и Ричард, скорее всего, отправился бы к праотцам, если бы не сердобольная жена тюремщика, которая, в конце концов, выходила его. Мадам Робике была простой женщиной с невыразительным лицом, запуганной своим жестоким мужем. Несмотря на неуклюжие движения и грубоватость манер, у нее были золотые руки: они-то и вытащили Ричарда буквально с того света. Когда Ричард пошел на поправку, он был настолько худым, что светился, как свеча. Лихорадка оставила от когда-то мощного, мускулистого тела красавца, на которого заглядывались все женщины, лишь кожу да кости. Но хуже всего было то, что он не помнил решительно ничего. Как должное принял он то, что к нему обращались как к Огюстену Руссо. Теперь все дни его проходили в мучительной и безрезультатной борьбе с памятью. Он попытался вытряхнуть из какого-нибудь потайного ее закоулка хоть самую малость. Ведь ему даже не было известно, как он попал в тюрьму и за что.
