«Это же Софья! Не может быть!»
Митя что-то говорил ей, близко придвинувшись, та в свою очередь внимательно слушала. Лиза не слышала разговора, но знала; Митя умеет владеть женским вниманием и делает это с присущей ему ловкостью. Вот Митя наклонился к Софье, шепча ей что-то на ухо. Вот кокетка взяла его за руку…
Лиза откинулась назад, попав в объятья мужа.
— Николенька, пойдем отсюда. Кружится голова.
Она отвернулась, спрятала лицо. Плакать сейчас было нельзя — неуместные рыдания только подольют масла в огонь.
Вересов шептал над ухом, бережно поддерживая ее по пути вниз:
— Потерпи, дорогая… вот здесь не оступись, осторожнее… Тебе все еще плохо?
Наконец они спустились на площадь.
Лиза отстранилась от мужа, вдохнула полной грудью. Нужно было осмотреться, не виднеется ли поблизости тот самый фаэтон?
Вересов продолжал придерживать Лизу за локоть:
— Как твоя голова?
— Не беспокойся. Женские недомогания появляются так же быстро, как и проходят. Голова больше не кружится.
Фаэтона с Митей нигде не было видно. Вероятно, пока Вересовы спускались, он скрылся из вида. Неужели Лиза обозналась и приняла за Митю другого? Но мужчина в фаэтоне был одет так щегольски, да и ткань была та же, что ошибиться вряд ли было возможно.
Лизу захлестнула волна гнева. Она злилась на себя, на Софью, но больше всего на Митю за его вероломство.
Софье он тоже признавался в любви? Засыпал письмами? Дарил цветы? А может быть, он уже совратил ее? Лиза не могла в это поверить.
Николай Степанович не переставал удивляться тому, как жена на глазах менялась:
— Что с тобой?
— Я совершила ошибку: дома рассыпала жемчуг, а это к слезам.
— Пустое, Любаша все соберет.
— Не сомневаюсь. Но ожерелье больше не будет прежним.
Подошла Стаси и с тревогой взглянула на Лизу. От ее внимательного взгляда не скрылось, что подруга расстроена, но она деликатно промолчала.
Лиза взяла под руки спутников и, слегка подталкивая их к экипажу, задумчиво побрела прочь.
Весь оставшийся день Лиза бродила по дому, точно сомнамбула. Она принуждала себя думать о чем угодно, лишь бы не о Мите. Но стоило Лизе упасть в мягкое кружево постели, как все моментально изменилось — она оказалась наедине с собой.
Лиза тихо рыдала, уткнувшись лицом в подушки. Ее сжигала ревность. Светлые бархатистые локоны каскадом рассыпались по нежному шелку белья.
«Как теперь жить без его любви? Каждый миг, каждое прожитое мгновение — кара господня. Где я ошиблась, в чем провинилась? За что мне эта безжалостная любовь?»
Лиза откинулась на спину; лицо побледнело, взгляд порывисто блуждал по потолку. Но скоро она перестала метаться и погрузилась в глубокое оцепенение: она не спала, глаза оставались раскрытыми.
«Митя теперь с ней. Но почему? Как случилось, что человек, недавно клявшийся в любви, переметнулся к другой, также связанной узами брака? А ведь я ее совсем не знаю… Чем она лучше меня? Может быть, я надоела Мите?»
Перед Лизой промчались далекие, счастливые мгновения, когда Панин только появился в их доме: вот он стоит у портрета мужа, вот подбирается к ней сзади, подхватывает ее кудри — она встает, оборачивается и оказывается в его объятиях.
«Митины слова ничего не значили. Совсем ничего! Он просто воспользовался случаем, решил поиграть в любовь, посмотреть, что из этого получится. Каков негодяй!»
Лиза поднесла ладони к лицу, уткнулась в них и затрясла головой.
«Не могу терпеть эту боль, не выдержу, что-нибудь с собой сделаю… Какие муки, господи, за что?!»
Глотая слезы, Лиза погружалась в сон.
…Там, где она оказалась, было темно и сыро. Древнее подземелье пугало Лизу невнятными шорохами и мрачным эхом чужих шагов. Факелы, оставленные кем-то на стенах, почти не освещали коридор. Тени от факелов казались Лизе живыми. Она чувствовала, что позади кто-то есть. Обернуться она боялась, вдруг там окажется полчище демонов или сам дьявол? Чужое дыхание обжигало затылок, в ушах слышался шепот: «Одумайся, куда ты идешь? Дальше дороги нет!» Лиза послушно остановилась, с отвращением оперлась о стену, но тут же отдернула руку — стена была покрыта мхом и липкой слизью. Тонкие ручейки бежали вниз по стене, образуя лужи. Ноги опутал клубок из кишащих повсюду крыс. Холод сковывал тело, не позволял идти дальше. Но Лиза пыталась сопротивляться и долго брела в неизвестность…
Лиза открыла глаза. Ярко светило солнце, разгоняя ночные страхи. Голова нестерпимо болела. Она потянулась к графину, стоявшему рядом на столике, налила воду в чашку, сделала глоток, ощущая, как жидкость мягкой прохладой разливается по телу, пробуждая его ото сна.
Ей все было безразлично, словно внутри что-то умерло. Существование казалось бессмысленным — зачем жить, если невозможно радоваться? Ходить, двигаться, есть, разговаривать — ничего этого не хотелось.
Где-то в глубине дома, в столовой, большие напольные часы пробили десять раз, и тут же им ответили маленькие позолоченные часики в будуаре, изящные золотые часы с амурами на камине в гостиной. Зашлепали маленькие ножки, за этими легкими шажками послышалось грузное шарканье немолодой женщины.
Дверь приоткрылась, и в просвете показалось озабоченное лицо Любаши.
Она громким шепотом поинтересовалась:
— Вы уже проснулись, Елизавета Павловна? Вам что-нибудь принести?
Лиза равнодушно отозвалась:
— Иди, Любаша, мне ничего не нужно…
Но Любаша не уходила:
— Николай Степанович зовет завтракать!
— Нет, я не буду, не хочу есть…
Дверь за горничной затворилась, но через мгновение полностью распахнулась, и в проеме возник встревоженный Вересов.
— Лизонька, что я слышу? Ты не будешь есть? — Николай Степанович энергично подошел к кровати и стащил с Лизы одеяло. — Давай, голубушка, поднимайся. Такой дивный день, а ты все еще в постели! Весь дом давно не спит, а она только просыпается!
Лиза потянулась за одеялом, не спеша подниматься, но Вересов, словно пушинку, подхватил ее на руки:
— Лиза, милая! Если бы ты знала, как я тебя люблю! Я влюблен, как мальчишка, словно мы с тобой только что встретились. Помнишь, как это было?
— Помню, — Лиза распахнула глаза, отведя взгляд в сторону. Снова подступили рыдания.
Вересов нагнулся к жене, чтобы ее поцеловать:
— Давай закроемся здесь, в твоей спальне и проведем день вместе?
Но Лиза не поддержала мужа:
— Прости, мне нехорошо, подкатывает тошнота…
Николай Степанович усадил ее на кровать, забеспокоился:
