– У меня есть йод, – объявил аббат Эриво, тот самый, что помогал мне. – Правда, совсем маленькая бутылочка.
– Святой Боже, да что же вы молчали? Драгоценное лекарство пришлось разбавить водой, чтобы хватило на всех. Но дальнейший осмотр приводил меня в уныние. Только один человек, которого называли шевалье, был в сознании. Остальные лежали без памяти и были безнадежны. Я поражалась своей выдержке, ведь еще никогда мне не приходилось видеть таких ужасных колотых ран в груди, раздробленных и размозженных рук, почерневших от гангрены конечностей. Раненые погибали от заражения крови, пылая в горячечном бреду, сгорая от высокой температуры. Срок, когда опытный врач мог бы произвести ампутацию, истек, и теперь уже не было никакого выхода.
Я с трудом сдерживала слезы. Среди раненых был очень красивый молодой человек – он, как мне сказали, шестой день метался между жизнью и смертью. Его убивала пуля француза, парижского санкюлота, человека одной с ним нации. Многие умирали от потери крови – просто погружались в сон, и все. Спасти их было не в наших силах.
Чуть позже, расспросив одного роялистского журналиста, сидевшего в этой же камере, я узнала, что во время обороны Тюильри погиб и генерал д'Альзак – молодой мужественный Тьерри, с которым я когда-то так беззаботно наблюдала фейерверк над поместьем Бель-Этуаль.
Бинты, сделанные из моей юбки, закончились, и тогда я попросила жертвовать своими платками, рубашками, даже манишками. Я склонилась над последним раненым, лежавшим под окном, осторожно протерла ему лицо мокрой губкой. Солнечный свет осветил его голову, русые волосы, пересохшие губы…
– Да это же маркиз де Лескюр! – воскликнула я в ужасе, позабыв о том, что должна говорить тихо.
Да, это был тот самый молодой офицер, с которым меня очень многое связывало. Это он спас мне жизнь, прогнав меня, вытолкав из комнаты еще до того, как толпа ворвалась во дворец.
Он был тяжело ранен в плечо и грудь, но плечевая рана явно затягивалась вместе с пулей, а вторая, кровавая, едва ли не начавшая чернеть, причиняла страдания. Так или иначе, но положение маркиза было тяжелым.
Я растерянно подумала, что должна спасти его. Хотя бы его. Но как?
Не выдержав, я со всхлипами уткнулась в плечо аббата Эриво. Добрый старик ласково гладил мои дрожащие плечи.
– Все эти ужасы не для вас, дитя мое, – твердил он. Припав к его плечу, я тихо плакала и никак не могла успокоиться. Аббат грустно вздыхал:
– Будет жаль, дитя мое, если вы потеряете присутствие духа. Помните о том, что на все воля Божья. Без воли Господа и волос не упадет с головы человека. Знаете ли вы о таком?
5Нужен был спирт.
Об этом сказала Валентина, присоединившаяся к нам в семь часов вечера. Едва она пришла, я потянула ее к маркизу де Лескюру. Дожидаясь ее, я задерживала в груди дыхание, ежеминутно опасаясь, что маркиз умрет. Он ведь так и не пришел в сознание. Голова его металась по соломе, россыпь светлых волос еще больше подчеркивала бледность лица. Воспаленные губы обметало, он жадно ловил ртом воздух и едва слышно стонал. Повязки набухали от крови, и их приходилось менять. С его губ срывались отдельные слова, лишенные всякой связи. Он бредил. Говорил о какой-то Ньевес, называл ее «дорогой», говорил о неких шпионах и негодяях де ла Руари и Шеветеле, грозился убить их, требовал у них ответа…
Глазами, полными слез, я взглянула на графа де Лоржа.
– Вы знаете имена, которые он называет?
– Впервые слышу.
– Он говорит об этих людях так, словно они преследуют его…
Валентина долго держала руку молодого офицера в своей, внимательно выслушивая пульс. Потом раздвинула ему веки, осмотрела зрачки… Исследуя рану, она все больше бледнела, и я подумала, что она, пожалуй, и сама может упасть в обморок.
– Валентина, вы нездоровы?
– Нет… Я выдержу… Просто эта рана так запущена – видите, края почти почернели.
– Что же теперь делать?
– Необходимо извлечь пулю, иначе он умрет. Она тяжело вздохнула.
– У нас ничего нет – ни чистых бинтов, ни специального ножа, ни спирта. Самое главное – спирта. Без него любая операция будет гибельной. Ну был бы хотя бы одеколон.
– Значит, – прошептала я, – значит, маркиза еще можно спасти?
– Да… Если промедлить не более двух часов. Потом начнется заражение.
Я лихорадочно размышляла, не замечая, что ногтями вцепилась в руку Валентины. Первое время у меня в голове не возникало ни единой стоящей мысли. Бинты, инструменты, спирт – ведь все это отсутствует… Что я могу сделать?
Ничего.
– Дочь моя, на все воля Божья, – снова повторил аббат Эриво. – Положитесь на Господа. Если ему будет угодно, этот молодой человек не умрет.
«Ах, перестаньте! – хотелось крикнуть мне. – Что за ерунда! Бог милостив, но все же лучше, если при тебе, кроме веры, оказывается пистолет, набитый пулями, или – как в нынешнем случае – бутылка спирта!»
Валентина осторожно достала из-за корсажа крошечную ампулу, всыпала в воду белый мелкий порошок и, старательно размешав, стала поить им раненых. Когда кувшин коснулся губ маркиза де Лескюра, я испуганно схватила Валентину за юбку:
– Что это вы ему даете?
Всякая ампула теперь заставляла меня подумать о яде, спрятанном у меня между корсажем и верхним краем лифа.
– Это морфий, – устало ответила мадемуазель де Сен-Мерри. – Они уснут и не будут страдать. Так и умрут во сне.
Аббат тем временем опустился на колени перед одним из умирающих и стал горячо молиться.
– Его душа уже у Бога, – чуть позже раздался сдавленный голос священника.
Я закрыла лицо руками. Два часа… Минуты бежали так стремительно, что мысли у меня путались. Что делать, куда идти, кого просить? Если бы я была на свободе! Это ужасно, ужасно, когда на твоих глазах умирает человек, спасший тебе жизнь, а ты абсолютно ничего не можешь сделать!
Из коридора донесся грохот открываемой двери – видимо, там действовал надзиратель Мишо. «Ходит возле нас, – со злобой подумала я, – тупой, здоровый, толстый, и нет ему никакого дела до того, что рядом умирают от ран люди – люди, которых еще можно спасти…»
И вдруг… Я даже застыла на мгновение и затаила дыхание. Я… Кажется, я ухватилась за ниточку, я нашла выход.
– Я достану спирт, – произнесла я уверенно. – Не позже чем через час.
На меня смотрели с сочувствием, словно я была сумасшедшая. Аббат Эриво мягко погладил меня по плечу.
– Бог с вами, дитя мое. Не терзайте себя напрасно.
– Да нет же, это вовсе не напрасно!
Я вскочила на ноги, в одну секунду приняв решение. Пока будут во Франции тюрьмы, будут в них и надзиратели. А надзиратели, как правило, мужчины. Если воровкам удавалось достать у них кусок белого хлеба, то почему бы не достать бутылку спирта таким же образом?
