Луи Бриньон - Наказание свадьбой

— Нет, миледи! Я только начал! На ногах у вас язвы. Даже если б я не знал об этом, ваша неуверенная походка — лучшее тому доказательство.

— Ах ты… я хотела спросить — вы закончили? Надеюсь, это всё?

— Нет. Но осталось совсем немного. Ко всему прочему, мне известно, что вы лишились определённой части своего тела. На этот факт с точностью указывает ваше… прошу прощения, телосложение. Глядя на него, сразу понимаешь, чего не хватает.

— Я очень надеюсь, что на этот раз вы закончили!

— Осталось совсем немного, миледи. Прибавьте ко всему ваше неумение улыбаться. Посудите сами, миледи, мне каждый раз придётся догадываться, какие чувства испытывает моя супруга. Это совершенно нелёгкий труд, согласитесь.

— Да закончишь ты когда-нибудь? — Последнее, миледи. Исходя из сказанного, я собираюсь предъявить вашему отцу новые условия сделки.

— Какие условия? Какая сделка?

— Ваш отец предложил мне кругленькую сумму в качестве приданого. Я согласился, не имея ни малейшего понятия о телесном состоянии моей будущей супруги. Однако сейчас, реально оценивая ваше телесное состояние и ясно представляя все ваши болезни… я считаю вправе удвоить сумму приданого.

— Ну всё… с меня достаточно …

Генриетта встала так резко, что кресло едва не опрокинулось. Не оглядываясь, она буквально выскочила из столовой. Журден и Жюли смотрели на Луи, не понимая его поступка. Они ничего не понимали до тех пор, пока Луи не поднялся с места и не подмигнул обоим.

— Неплохо получилось? — вслед за этими словами раздался весёлый смех. Пока Луи хохотал, на лицах Жюли и Журдена начало появляться осмысленное выражение.

— Вы всё знаете, монсеньор?

Луи, всё ещё улыбаясь, посмотрел на Журдена.

— Для меня не составило большого труда понять, почему та девица ушла от праведного наказания. Я понял, что вы покрываете её. Объяснение могло быть только одно. Да к тому же непомерная гордость герцогини явно бросалась в глаза. Это одни из некоторых соображений, которыми я пользовался, открывая истинное лицо Генриетты.

Луи встал с кресла, собираясь покинуть столовую.

— Вы оба всё знали и скрывали правду. Будет лишь справедливо, если вы и впредь будете это делать.

Луи покинул столовую в прекрасном расположении духа. Реванш состоялся. Надменная герцогиня получила по заслугам. Следовало отметить это событие. По этой причине он не долго думая решил отправиться в небезызвестную харчевню «Кабан и Утка».

После его ухода Жюли и Журден некоторые время молчали. Оба улыбались, вспоминая прошедший ужин. Журден первым нарушил молчание.

— Видно, на этот раз нашей миледи придётся нелегко. Она встретила очень достойного соперника. Его так просто не одолеешь.

— Не знаю, как вы, Журден, но я на стороне его милости. Ему под силу сладить с Генриеттой. Я надеюсь на это.

Журден кивнул головой, молчаливо соглашаясь с кормилицей герцогини. Вскоре и они разошлись. Положение резко менялось. Если прежде все обитатели дворца знали об обмане герцогини и втайне осуждали её, то сейчас… благодаря Журдену они узнали, что всё обстоит с точностью до наоборот. Буквально все обитатели замка затаили дыхание в ожидании последующих событий. Это была самая настоящая дуэль между графом и герцогиней.

— Мерзавец, подлец, пьяный развратник, чудовище…

Генриетта сорвала с себя вуаль и швырнула её на пол. Затем она стащила с себя ненавистное чёрное платье и бросила его на постель. Оставшись в нижнем белье, она стала яростно вышагивать по опочивальне.

— Да как он посмел? — Генриетта остановилась, — как он посмел говорить все эти отвратительные слова? Ну и что из того, что я их произносила… он не должен был… не имел никакого права повторять их. Мерзавец. — Она снова начала вышагивать из угла в угол. Лицо Генриетты пылало от перенесённых унижений. Снова этот мерзкий граф унизил её. Утешало лишь то, что он не имел представления об истинном положении дел. Хотя Генриетте этот довод не принёс облегчения. Поведение, слова этого мерзкого графа настолько взбесили её, что она едва сдержалась, чтобы не швырнуть тарелку в это отвратительно улыбающееся лицо. Да кем он себя возомнил? — Генриетта снова остановилась, — как смел он сравнивать меня с этой падшей женщиной? Как смел поднять на меня руку? Как смел оскорблять на глазах у всей прислуги? Генриетта взяла с изящного столика, что стоял возле кровати, не менее изящное зеркало. Она, возможно, впервые за свою жизнь очень тщательно осмотрела себя в зеркале.

Не такая уж она худая. И все части тела на месте, что бы ни говорил этот мерзавец. И улыбаться она умеет. Правда, улыбка получается злой — Генриетта швырнула зеркало на постель. Оно упало сверху на чёрное платье.

— Я считаю себя вправе удвоить приданое, — передразнила Генриетта графа и тут же со злостью топнула ногой, — мерзавец, да как он посмел такое сказать? Да ещё ей в лицо. Что она, корова или лошадь… а отец тоже хорош. Не помогли уговоры, так он решил с помощью денег всё решить. И не стоит сомневаться, что отдаст этому мерзкому графу ту сумму, которую он попросит. Отец сделает всё, лишь бы избавиться от меня.

Скрестив руки, Генриетта в который раз начала лихорадочно вышагивать по своей опочивальне. При этом она беспрестанно бормотала проклятья в адрес графа, а в промежутках между проклятьями пыталась решить, как ей следует поступать в обстановке, где она окружена со всех сторон врагами.

Жюли застала Генриетту, вышагивающую в одних подштанниках. Слышались приглушённые проклятья, которыми сыпала Генриетта. Жюли остановилась в нескольких шагах от постели и молча стала наблюдать за ней. Генриетта не сразу заметила кормилицу. Едва заметив её, она стремительно подошла к ней и гневно воскликнула:

— Ты видела… ты всё слышала… этот мерзавец снова унизил меня. Сколько оскорбительных слов он произнёс в мой адрес! Будь всё проклято. Я отомщу. Клянусь тебе, кормилица. Жестоко отомщу. Пусть он и мужчина, а я слабая женщина, но… я не оставлю оскорбление безнаказанным. Он поплатится за всё. Я его растопчу, уничтожу, а остатки развею по ветру. Мерзавец. Негодяй. Пользуется своей красотой для того, чтобы затащить невинных женщин в свою постель. Если так не получается, то почему бы не жениться на уродине? Благо она знатна и богата. Женится на ней, а потом снова начнёт прелюбодействовать с падшими женщинами. И будет это делать на деньги своей супруги, которая в это время будет вынуждена стоять и смотреть на все эти мерзости. Ему не будет дела до её страданий, ему не будет дела ни до чего, кроме собственных удовольствий. Собственной похоти. Собственных чувств. Чувства других его совершенно не волнуют. Безнравственный и бессердечный, — Генриетта осеклась, лицо её озарилось радостью, — наконец-то я нашла подлинное определение этого мерзкого графа. Безнравственный и бессердечный, — повторила Генриетта, вслушиваясь в эти слова, которые, по её мнению, как ни одни другие подчёркивали сущность Луи.