– Когда здесь находились владения Франции, – поправил Арман. – Неужели их отняли у нас? Но кто? Новая Франция с каждым днем подпадала под все более сильное влияние Британии. Даже шотландцы и те претендовали на наши земли.
– Все, чем владела Франция и что называлось Северо-Западные территории, было передано Великобритании по договору, подписанному в тысяча семьсот шестьдесят третьем году[18] – всего год спустя после того, как ты был здесь.
– Очень хорошо, – отозвался Арман, словно разговор касался безделицы, о которой не стоило спорить.
– Как бы там ни было, через четыре-пять дней я снова съезжу в Дулут и попытаюсь связаться с этим историком. Возможно, он знает, что произошло с мерзавцами, которые убили тебя.
Арман ходил из стороны в сторону.
– Значит, скоро мы все узнаем? – Он остановился и посмотрел на нее, словно пораженный какой-то неожиданной мыслью. – А ключ нигде не упоминается? Ключ, который открыл бы сундучок?
Хоуп покачала головой.
– Нет, пока нигде. – Она боялась, что он задаст ей этот вопрос. Как можно разыскать ключ, который пропал тому назад больше двухсот лет? Это же невозможно…
– Ты найдешь его, – проговорил он с уверенностью, которая рассердила ее.
– А ты откуда знаешь? – возмутилась она. – Ведь прошло больше двухсот лет, и он вполне мог потеряться! Соединенные Штаты – достаточно большая страна, чтобы каждый год в ней скрывались тысячи людей, а ты говоришь о маленьком ключе, который к тому же старше, чем эта страна.
– Эта страна всегда существовала, – заверил он ее, словно разговаривал с ребенком.
– Я говорю о Декларации независимости. Она была подписана только в тысяча семьсот семьдесят шестом году!
– Правда? Как-нибудь ты должна рассказать мне об этой Декларации. Я не помню, чтобы ты упоминала о ней раньше.
Хоуп неохотно улыбнулась.
– Думаешь, тебе удастся погасить мою вспышку самого что ни на есть праведного гнева, если ты сменишь тему разговора?
– Не знаю, cherie. Но попробовать всегда стоит. – Его синие глаза блеснули. – Однако, если эта уловка не сработает, у меня на уме есть еще одна. Та, что доставит нам обоим гораздо больше наслаждения.
Он увидел, что она опять хохочет против своей воли.
– Ты неисправим! – воскликнула она, снова позволяя ему заключить себя в объятия.
– Что это такое – неисправим? – пробормотал он, целуя ее в шею. – Это комплимент? Это значит, что я влюблен в тебя или что ты таешь, когда я прикасаюсь к тебе? Когда я ласкаю тебя? Пробую тебя на вкус?
Руки ее обхватили его шею.
– Нет, – протянула она с искорками в глазах. – Это означает, что ты бесстыдный, эгоистичный, избалованный распутник и нет никакой надежды на то, что ты исправишься. Неудивительно, что женщины падали к твоим ногам.
– Увы, cherie, нет, – пробормотал он. – В мои объятия – да, но никогда к моим ногам, к моему великому сожалению.
Не успела она возразить ему, как губы его впились в ее губы в страстном поцелуе, от которого все ее мысли разбежались, словно мыши при виде голодного кота.
Хоуп знала, что найденные ею сведения расстроили его. Она видела это по его глазам. Три человека, которые, несомненно, были замешаны в его убийстве, преуспели в жизни и не понесли никакого наказания. Но если он желал забыть об этом в ее объятиях, самое малое, что она могла сейчас сделать, – это помочь ему.
Она крепче обняла Армана, позволяя ему увести себя за собой в страну любви. В конце концов, он ведь был французом, и она не станет мешать французу делать то, что у него лучше всего получается.
Хоуп оказалась права – Армана очень расстроили сведения, которые она ему сообщила. Думая, что она задремала около него, Арман тихо поднялся и отправился на прогулку. Она посмотрела на маленькие черные часики на руке. Армана не было уже больше трех часов. День разгулялся, и солнце пригревало вовсю. Она знала, что любит Армана и хочет быть с ним. Любовь тихо прокралась в ее существо и выросла, словно могучий дуб из желудя, заполнив собою все. Отрицать это она не могла.
В его отношении к ней проявлялось нечто очень приятное. Ей не сразу удалось разобраться, что же это такое. Но затем она поняла: он был сильным. И сила его дарила ей такое ощущение надежности и уверенности, какого она не испытывала ни с одним другим мужчиной. Он защищал ее, не превращаясь в собственника. Был сильным, не становясь навязчивым. Он мог разговаривать самым нежным шепотом и все равно оставаться безусловным авторитетом.
Шорох листьев заставил Хоуп вскинуть голову. Взгляд ее метнулся по стволам деревьев и застыл, встретившись со взглядом синих глаз человека, который занимал все ее мысли.
Ни она, ни Арман не пошевелились. Выражение его лица красноречивее любых слов говорило ей, что они предназначены друг для друга и будут вместе все то время, что у них оставалось.
Так же без слов, одними глазами, и Хоуп сообщила ему, как ей нужно, чтобы он был рядом с ней; кажется, только сейчас она начинала осознавать это в полной мере.
Арман пошел к ней.
Хоуп наблюдала, как он приближается – с грацией, наполовину человеческой, наполовину звериной. Каждый его мускул, каждая косточка работали слаженно, заставляя его двигаться так изящно, что у нее перехватило дыхание.
Арман опустился на землю рядом. Он кашлянул, затем потянулся к Хоуп, и пальцы его легко коснулись ее уха.
– Ты так не уверена, моя Надежда?
– Да.
– В себе или во мне?
Она подняла на него взгляд.
– В нас обоих.
– И ты не веришь, что я тоже могу быть не уверен? – Печаль проступила в его глазах. Хоуп была потрясена, внезапно поняв ранимость его души. – Это мне надо крушить каменные стены, чтобы добраться до твоего сердца, любовь моя. Каждый раз, когда я делаю попытку сблизиться с тобой, ты сопротивляешься, потому что продолжаешь верить, независимо от того, что я говорю тебе, что ты лишь заменяешь другую. Но сейчас нам обоим следует знать, что это не так. Ты – напоминание, да. Но не замена. – Голос его звучал меланхолично и обтекал ее, подобно теплому сиропу. Он признавался ей в своей любви к ней, а не к другой женщине!
– Ты уверен? – хрипло прошептала она.
– Да.
Она не услышала в его голосе сомнения, но для большей убедительности заглянула ему в лицо, ища в нем колебание, растерянность. Но их не было.
– Я люблю тебя, – спокойно сказала она тогда, и слова эти словно прибавили ей силы. Едва она произнесла это, позволив своему признанию унестись прочь, подобно теплому летнему ветерку, как почувствовала, что с души упала тяжесть. Ей показалось, что сама она стала такой же легкой и трепещущей, как листья осины, что вздрагивали над их головами. – И, так как я люблю тебя, я напугана, Арман.
