– Милорд, чего именно вы желаете?
– А что, по-твоему, будет правильно? – спрашивает он.
– Я считаю, что такому молодому и сильному королю, как вы, нет необходимости задумываться об этом.
– Я всего лишь половина мужчины сейчас, – горько произносит он, кивая на больную ногу.
– Вы поправитесь и снова сядете на коня. Вы сильны и здоровы для мужчины вашего возраста. Вы всегда встаете на ноги после болезни. У вас ужасная рана, но вы живете с ней и побеждаете ее каждый день, как врага. Я вижу это ежедневно.
Ему приятны мои слова.
– Но они-то этого не видят, – король раздраженно кивает на дверь. – Они только и ждут моей смерти.
– Они думают только о себе, – говорю я, осуждая сразу всех, чтобы удержать свое положение. – Чего они хотят?
– О, они хотят, чтобы их семьи получили все преференции, – коротко отвечает он. – Хотят продвинуть своих кандидатов. И все они надеются править королевством, управляя Эдвардом.
Я медленно киваю, словно неприкрытые амбиции придворных стали для меня неприятным сюрпризом.
– А что думаете вы сами, милорд? Сейчас нет ничего важнее, чем то, чего хотите вы.
Он пытается сменить положение в кресле и морщится от боли. Затем наклоняется ближе ко мне.
– Я наблюдал за тобой.
Его слова гудят в моей голове как набат. Он наблюдал за мной. Что же он видел? Свернутую копию рукописного перевода Псалтири, отправляющуюся на печать? Ежеутренние занятия с принцессами? Мой повторяющийся кошмар с запертой дверью наверху влажной лестницы? Мои эротические сны о Томасе? Может, я проговорилась во сне? Неужели я была настолько глупа, что, лежа рядом с королем, произнесла имя другого мужчины?
Я глотаю сухой комок в горле.
– Да, милорд?
Он кивает.
– Я наблюдал за тем, как ты проводишь время с леди Елизаветой и как стала хорошей подругой для леди Марии. Я вижу, как радуются они обществу друг друга, как ты привела их обеих в свои комнаты и как они расцветают от твоей заботы.
Я киваю, но не смею произнести ни слова. Я пока не понимаю, куда он клонит.
– Я видел, как ты обращаешься с моим сыном Эдвардом. Мне рассказывают, что вы обмениваетесь письмами на латыни, причем он утверждает, что в них учит вас языку.
– Это просто игра, – улыбаюсь я. – Ничего больше. – Я не могу понять по его мрачному лицу, доволен ли он, что мы так сблизились с его детьми, или Генрих подозревает меня в том, что я делаю их заложниками своего влияния и амбиций, как остальные придворные. Я не знаю, что ему ответить.
– Ты взяла троих детей от совершенно разных матерей и объединила их в настоящую семью, – говорит король. Я все еще не могу понять, как он к этому относится. – Ты взяла сына ангела, дочь шлюхи и дочь испанской королевы и сделала их братом и сестрами.
– Но все они – дети великого отца, – робко напоминаю я.
Его рука взлетает вперед, словно он ловит муху. Генрих хватает меня за запястье так быстро, что я не успеваю вздрогнуть.
– Ты уверена? – спрашивает он. – В том, что это относится и к Елизавете?
Я почти чувствую густой запах собственного страха, который, как мне кажется, даже заглушает смрад, исходящий от раны. Я думаю о матери девочки, об Анне Болейн, о ее страхах и рисках и о неведении в том, что будет с нею дальше.
– Уверена?
– Тебе не кажется, что мне подбросили чужого ребенка? – настойчиво спрашивает он. – Тебе не кажется, что ее отцом был другой мужчина? Ты отрицаешь вину ее матери? Ту вину, за которую я отрубил ей голову?
Она вся состоит из бликов его отражения. Медно-рыжие волосы, фарфоровая кожа, упрямо поджатые губы. Но если я стану отрицать вину его жены, то тем самым обвиню его в убийстве невинной женщины. Я сделаю его ревнивым глупцом, который убил собственную жену, поверив сплетням повитух.
– Чем бы Анна Болейн ни занималась в последние годы своей жизни, я считаю, что Елизавета – ваша дочь, – осторожно говорю я. – Она – ваша уменьшенная копия, Тюдор в каждом проявлении.
Он кивает, явно с жадностью слушая эти слова.
– Каковы бы ни были ее прегрешения, в том, кто отец ее ребенка, сомневаться не приходится, – продолжаю я.
– Ты видишь в Елизавете мои черты?
– Возьмите хотя бы одну ее тягу к учениям, – говорю я, отказывая тем самым Анне Болейн в ее природном уме и приверженности реформам, чтобы обезопасить будущее для своей дочери. – То, как она любит книги и языки, – это же все у нее от вас!
– И это говоришь ты, собравшая моих детей вместе, чего никто до тебя не делал?
– Милорд муж мой, я собрала их вместе потому, что думала, что вы этого хотите.
– Хочу, – наконец произносит Генрих. Я слышу бурление у него в животе, и он громко рыгает. – Хочу.
Я ощущаю запах его дыхания.
– Я рада, что поступила правильно, потому что делала это из любви к вам и к вашим детям, – осторожно объясняю я. – Я хотела, чтобы все королевство увидело чудесную семью короля.
Король кивает.
– Я собираюсь вернуть девочкам их положение, – объявляет он. – Я велю, чтобы их обеих снова звали принцессами. Мария унаследует право на трон вслед за Эдвардом, если она его переживет, а он, не дай Бог, не оставит наследников. За нею по праву престолонаследия идет Елизавета, а за нею – моя племянница, леди Маргарет Дуглас, и потом наследники по линии моей сестры в Шотландии.
То, что король сам называет своих наследников, противоречит воле Божьей и идет против традиций. Ибо только Господь выбирает королей, как в свое время он выбрал Генриха, второго сына семьи, забрав к себе первенца. Господь возводит короля на трон, и он выстраивает свой порядок в рождении и смерти наследников. Но если король, держащий бразды правления королевством, управляет и церковью в Англии, то кто помешает ему назвать наследников? Уж точно не люди, которых он выгнал из комнаты за то, что спорили с ним. И точно не я.
– Принц Эдвард станет королем, – подтверждаю я. – А за ним – его будущие дети.
– Да благословит его Всевышний, – добавляет Генрих. – Я всегда за него боялся, – тихо продолжает он. – Ребенок святой женщины, сама понимаешь…
– Понимаю. Мир ее праху.
– Я все время о ней думаю. О ее чудесном сердце и ранней смерти. Она погибла, чтобы дать мне наследника, умерла, служа мне.
Я киваю, изображая потрясение от осмысления ее жертвы.
– И, когда я заболеваю и мне кажется, что я уже не поправлюсь, меня утешает мысль о том, что я наконец воссоединюсь с нею.
– Не надо так говорить, – тихо произношу я, и уже вполне искренне.
– А люди горазды чесать языком. Они говорят, что все дело в проклятии, представляешь? В проклятии, которое пало на мужчин линии Тюдор.
– Я ничего подобного не слышала, – решительно возражаю я, хотя это тоже было ложью. Конечно, я об этом слышала. Повстанцы на Севере были уверены, что род Тюдоров иссохнет за свои грехи против церкви и против Плантагенетов. Они даже назвали его «кротом», зверем, подрывающим собственное королевство.
– Не слышала? – с надеждой переспрашивает он.
Я отрицательно качаю головой. Все говорили, что Тюдоры прокляты за то, что убили принцев Йорка в Тауэре. Разве может убийца принцев рассчитывать на благословение? Но если б король об этом думал, то он не смел бы строить планов на будущее. Он, человек, истребивший наследников Плантагенетов, леди Маргарет Поул, ее невинных сына и внука. Он, обезглавивший двух жен по одному только подозрению.
– Я ничего подобного не слышала.
– Хорошо. Хорошо. Но именно поэтому я стараюсь оградить его от всего на свете: от злоумышленников, от болезней, от злой судьбы. Я берегу его, как свое величайшее сокровище.
– Я тоже буду его оберегать, – обещаю я.
– Хорошо. Значит, вверим судьбу Эдварда в руки Господа, помолимся о том, чтобы он окреп и родил сильных сыновей, а я пока проведу через Парламент акт о том, что девочки будут ему наследовать. Англией никогда не правила королева, но я и об этом предпочитаю промолчать. Я не знаю, как поднять вопрос о том, кто будет лордом-протектором для мальчика, пока тот не повзрослеет. Это будет означать, что я допускаю мысль о том, что король может умереть в ближайшие одиннадцать лет, а ему это вряд ли понравится.
