Он был раздосадован. Как обидно, что теперь, когда все готово для переезда Сириллы и Ханны на Саут-стрит, они, как назло, исчезли!
Он перебирал в уме различные причины их странного отсутствия, а тем временем карета подъехала ближе, и с облучка спрыгнул кучер.
Неожиданно маркизу пришло в голову, что женщины могли заболеть. Он знаком подозвал к себе возницу.
— Обойдите дом, Генри, — приказал маркиз, — и посмотрите, нет ли с той стороны открытого окна. Если нет, осторожно разбейте любое, до которого сможете дотянуться.
— Слушаюсь, милорд, — невозмутимо ответил Генри.
Его, кажется, совершенно не смутила такая странная просьба. Маркиз между тем продолжал:
— Когда проберетесь внутрь, откроете мне входную дверь.
— Будет сделано, милорд.
Генри отправился выполнять приказание, и через несколько минут до маркиза донесся его крик:
— Парадная дверь заперта, милорд, но мне удалось открыть заднюю.
Услышав эти слова, маркиз молча обогнул дом. Действительно, Задняя дверь была открыта. Рядом он увидел разбитое окно кухни.
— Эта дверь оказалась закрыта только на задвижку, милорд, а вот парадная заперта на замок, и ключа нет.
— Понятно, — лаконично изрек маркиз. Значит, Ханна и Сирилла вышли через парадное крыльцо и заперли за собой дверь.
Но почему? Что случилось?
Он прошел в гостиную, надеясь там найти разгадку столь странного поведения женщин, однако ничего не обнаружил.
Осмотр студии также ничего не дал.
Маркиз в растерянности огляделся. Повсюду висели холсты, как законченные, так и только начатые, а у стены стоял диван, на котором он еще вчера сидел и целовал Сириллу.
Странное чувство опустошенности охватило маркиза.
Не желая оставаться ни минуты в этом унылом месте, он направился в коридор, куда выходили двери трех комнат. В одной стояла двуспальная кровать — очевидно, это была спальня покойного Франса Винтака, а рядом, без сомнения, располагалась комнатка Сириллы.
Спаленка была очень маленькая и скромно меблированная, и все же некоторые мелочи живо напомнили маркизу ту, кому она принадлежала. На туалетном столике лежала отделанная воланами муслиновая салфетка, а рядом — незатейливые украшения, простые и явно недорогие.
Маркиз открыл гардероб — на него пахнуло слабым ароматом духов — и увидел несколько платьев. Их было совсем немного, и они были очень аккуратно развешены на плечиках.
У него отлегло от сердца.
Раз Сирилла оставила свои вещи дома, значит, она не могла уйти далеко.
И вдруг, повинуясь какому-то внутреннему чувству, маркиз направился в третью комнату.
Она была еще меньше той, что занимала Сирилла, и он понял, что, по всей вероятности, здесь живет Ханна.
Обстановка спальни отличалась аскетичностью, свойственной, пожалуй, лишь кельям монахинь. Впрочем, маркиз, уже немного зная Ханну, этому не удивился.
Повинуясь тому же чувству, он распахнул дверцы шкафа — и обнаружил, что тот пуст.
Маркиз глубоко вздохнул и принялся методично открывать ящик за ящиком. Увы, все они были пусты!
В комнате не осталось ничего — ни платка, ни пары туфель. Ничего!
Маркиз застыл, не в силах поверить тому, что только что увидел.
Поздно вечером, когда Сирилла уже отправилась спать, Ханна попросила разрешения повидаться с герцогом.
Он сидел в своем любимом кресле у камина. Войдя в библиотеку, Ханна вежливо присела.
— Как я понимаю, — неторопливо начал герцог, — мне следует поблагодарить вас, Ханна, за то, что вы наконец привезли леди Сириллу в мой дом. Единственное, о чем я жалею, — что вы не сделали этого раньше.
— Я хотела, ваша светлость, но…
— Я знаю, — прервал ее герцог. — Теперь, когда моя дочь дома, я хочу, чтобы прошлое было забыто. Эти восемь лет надлежит стереть из памяти, словно их не было. Не стоит говорить о них ни с кем, даже с самой леди Сириллой. Вы меня понимаете?
— Вполне, ваша светлость.
— Я чрезвычайно благодарен вам, Ханна, за неустанную заботу о моей дочери. Надеюсь, вы и впредь не лишите ее своей преданности, которую блестяще доказали в течение прошедших восьми лет!
— Сделаю все, что смогу, ваша светлость, — произнесла служанка, растроганная похвалой.
Герцог догадывался, что у Ханны еще что-то на уме, и молча ждал, пока она выскажется.
— Я хотела сказать, ваша светлость… — начала она несмело.
— Что такое?
— Завтра утром я собираюсь поехать в наш прежний дом за своими вещами. К счастью, забирать вещи леди Сириллы, как выяснилось, нет необходимости. Однако меня беспокоит вот что — как ваша милость намерены поступить с самим домом?
Поскольку герцог молчал, Ханна поспешила объясниться:
— Ведь теперь он принадлежит миледи. У меня и бумаги соответствующие есть…
Герцог немного подумал, а потом решительно произнес:
— Сожгите их, Ханна, а сам дом пусть провалится в тартарары!
— Как это, ваша светлость?
— Жаль, что я не могу сжечь и его тоже, Ханна. Славный бы получился костер! А если серьезно — я не желаю больше слышать ни одного слова об этом проклятом доме. Вы меня поняли?
Ханна вздохнула.
— Да, ваша светлость.
Она уехала в Айлингтон, пока Сирилла еще спала, и отсутствовала всего час.
Войдя в дом, служанка упаковала свои вещи, не трогая ничего из того, что принадлежало Сирилле, и на мгновение заколебалась у дверей студии.
Наконец, решившись, Ханна вошла внутрь и достала из ящика неоконченный портрет герцогини, который положила туда Сирилла.
Глядя на прелестное лицо своей госпожи, пожилая женщина украдкой вздохнула. Глаза ее увлажнились. Чувствуя, что еще немного — и она расплачется, Ханна поспешно сунула портрет в сумку, где лежали ее вещи, и торопливо спустилась вниз.
По странному наитию, но именно на этом месте, словно повинуясь какому-то зову, задержался и маркиз несколько часов спустя.
Покинув комнату Ханны, он снова зашел в студию и подошел к ящику, где, как ему помнилось, Сирилла хранила портрет своей матери, нарисованный Франсом Винтаком. Отсюда же она достала свой портрет в тот день, когда подарила его маркизу.
Волнуясь, он открыл ящик. Портрета не было!
Фейн начал лихорадочно выдвигать остальные ящики комода, хотя в глубине души уже понял, что не найдет портрета — он исчез так же, как и сама Сирилла.
Ему вдруг захотелось кричать, колотить кулаками по стенам, перевернуть вверх дном все в этой проклятой студии да и вообще во всем доме.
Однако привычка к самообладанию, выработанная годами, заставила маркиза сдержаться. Чтобы успокоиться, он несколько раз прошелся взад и вперед по студии и наконец вышел на улицу, где его ждал фаэтон.
