Так прошел год, затем еще один. Мэри Эллен продолжала вести отшельническую жизнь, редко выходя за пределы Лонгвуда. Родители ее были не на шутку встревожены. Негоже молодой женщине, да еще такой красивой, никуда не выезжать и ни с кем не встречаться.
Джон Томас и Джулия Пребл планировали путешествие за границу. Они настаивали на том, чтобы дочь уехала с ними в Англию на лето, но Мэри решительно отказалась к ним присоединиться и осталась в Лонгвуде.
Только теперь Джон и Джулия решились вслух заговорить о том, что, возможно, совершили ужасную ошибку, разлучив Мэри Эллен и Клея Найта. Однако они так и не были уверены в том, что им следует признаться в устроенном когда-то заговоре.
– Может, все же рассказать Мэри Эллен правду? – нерешительно произнесла Джулия, когда супруги прогуливались по просторной палубе океанского лайнера «Амбассадор» на пути из Америки в Британию.
– Это не исключено, – задумчиво протянул Джон Томас. – Полагаю, Мэри имеет право знать о том, что произошло, даже если она нас за это возненавидит. – Он внутренне сжался при мысли о том, каково ему будет вынести презрение единственного возлюбленного ребенка. – Господи, я лишь хотел для нее счастья, но...
– Я знаю, дорогой. – Джулия вздохнула. – Надеюсь, Мэри Эллен поймет, если мы ей скажем.
– Не уверен, – подводя жену к перилам, возразил ей Джон Томас. – Мы недооценили ее чувства, – покачал он седеющей головой. – И возможно, недооцениваем сейчас, полагая, что она нас простит...
Войдя в комнату, он огляделся еще раз и только теперь увидел ее.
Джулия стояла на коленях, новый наряд из тафты был надет на ней лишь наполовину, одной рукой она вцепилась в край кровати, другой схватила себя за горло. В глазах ее застыл ужас; она словно силилась произнести его имя, моля о помощи, и не могла. Потом из ее горла хлынула кровь.
– Господи! – в ужасе воскликнул Джон Томас и упал на колени рядом с женой. – Джулия, о Боже, Джулия!
Врач прибыл уже через несколько минут после того, как Джон Томас позвал на помощь, и несчастную женщину, все еще одетую в весь испачканный кровью дорогой парижский наряд, срочно доставили в больницу Святой Марии, находящуюся в нескольких кварталах от отеля, где она истекла кровью. По заключению врачей, виной всему была открывшаяся язва желудка.
Джон Томас был безутешен. Привезя тело любимой жены домой, он после похорон уединился в Лонгвуде и не желал принимать даже старых друзей. Целые дни Джон проводил в их с Джулией спальне, зажав в руках кольцо, некогда принадлежавшее жене, и часами глядя на ее фотографию. Уйдя с головой в свое горе, Джон напрочь забыл о том, что они с Джулией собирались рассказать Мэри Эллен о происшествии десятилетней давности, однако сама Мэри, потеряв мать, была весьма озабочена состоянием отца и всерьез боялась за его рассудок.
Время шло, а Джону Томасу не становилось лучше. Он все так же сутками с потухшим взглядом просиживал в душном склепе спальни в прилипшей к телу мокрой от пота рубашке.
Джон Томас потерял интерес даже к своей хлопковой империи. Прибыли стремительно падали, состояние Преблов таяло на глазах. Рабов продали соседям, и плодородные поля стояли незасеянными.
В конце концов Мэри Эллен решила поговорить с отцом и обсудить с ним состояние дел. Она надеялась, что шоковая терапия пойдет ему на пользу – он должен узнать, до какого плачевного состояния дошел его бизнес. Если он не возьмет себя в руки, они окончательно разорятся; Мэри напомнила отцу о том, что война между штатами скорее всего вскоре начнется, и тогда северяне установят блокаду, лишив южан возможности доступа к европейским рынкам. Им следует, пока не поздно, отправить в Европу весь свой хлопок, не то их ждет нищета!
Но Джона Томаса уже ничто не могло вывести из забытья.
На качающейся палубе военной шхуны «Морская колдунья», один, посреди ночной мглы, стоял высокий моряк. От пронизывающего зимнего холода его спасали темные шерстяные брюки, теплый китель и черная фуражка. Ветер трепал иссиня-черные волосы, выбившиеся из-под его фуражки, прибивал брюки к крепким бедрам; ноги офицера были слегка расставлены, помогая удерживать равновесие.
Достав спички, прикрыв пламя рукой, офицер раскурил тонкую коричневую сигару и глубоко затянулся. Оранжевые искры взметнулись над его головой, и их мгновенно унес ветер.
Эта холодная ночь была лишь одной из сотен других, проведенных капитаном Клеем Найтом на посту. На корабельной палубе он бывал и в шторм, когда черные глыбы волн били и трепали корабль, и в полный штиль. Бывало, силы человеческого голоса едва хватало, чтобы перекричать рев волн; а корабль, палуба которого то вздымалась до небес, то падала в глубокую пропасть, с трудом выдерживал напор стихии.
Клей помнил кровавые мозоли на ладонях от канатов, помнил, как приходилось рубить лед, прорываться сквозь свинцовую хмурость дней и непроглядную тьму, окутывавшую неприветливые северные широты. Сколько одиноких бессонных ночей провел он на палубе, вдалеке от родных берегов, он был и сам не взялся сосчитать.
В начале января 1861 года недавно возведенный в ранг капитана офицер Клей Найт вышел из Норфолка, где «Морскую колдунью», мирное коммерческое судно, полностью переоснастили для ведения военных действий. Теперь он шел в Сан-Франциско, и по пути ему предстояло обогнуть Мыс Доброй Надежды. В пути корабль ожидало по меньшей мере четыре остановки, самая длительная – в Рио-де-Жанейро, так что команда уже предвкушала отдых в вольном, со свободными нравами, теплом бразильском порту.
Попыхивая сигарой в темноте холодной январской ночи, Клей вспоминал годы, проведенные в море, места, в которых он успел побывать, и всех женщин, которыми обладал. Медленно покачав головой, он усмехнулся. Даже и со всеми этими женщинами он так и не смог позабыть Мэри Эллен. Правда, бывали времена, когда память о ней тускнела, но ненадолго. Стоило ему впустить в свою душу воспоминания, и тут, как удар с ясного неба, то, что казалось давно забытым, заявляло о себе с неожиданной силой и ясностью. И вот она уже стояла перед его глазами, словно живая, из плоти и крови, такая, что ему хотелось протянуть руку и дотронуться до нее. Он снова чувствовал на губах сладость ее поцелуев, прикасался к ее теплому стройному телу.
Клей тряхнул головой и рассмеялся, но это был нерадостный смех. Над его родиной сгустились тучи. Америка на грани войны, а война непременно отнимет много жизней. Может, и ему предстоит погибнуть в сражении. И все-таки даже теперь он думал не о грядущей войне, а о Мэри Эллен.
Слава Богу, никто, и в особенности Мэри, не знает, какой он сентиментальный болван.
