На следующее утро, надев наряд, подаренный Климентом, — платье и жемчужное ожерелье с бриллиантовой подвеской, — я уселась в золоченую карету вместе с Филиппо, Лукрецией и Якопо. Мы переехали через мост Святого Ангела, который назван в честь гигантской статуи архангела Михаила, стоящей на крыше замка Святого Ангела. Огромные крылья ангела распростерлись над раненым городом.
Этот мост через Тибр отделял Святой престол от остального города. По реке плавало множество торговых лодок, сотни парусов находились так близко друг от друга, что их можно было принять за одно громадное судно. Мутную зловонную воду почти не было видно.
С моста мы направились на площадь Святого Петра, представляющей собой круг, окаймленный массивной каменной колоннадой. В дальнем ее конце я увидела новую базилику Святого Петра. Построенная в форме римского креста, она возвышалась над обнимавшей ее колоннадой. Нищие и пилигримы, монахи и кардиналы — на мраморных ступенях все казались муравьями. На площади Святого Петра, как и повсюду в Риме, шел ремонт. Во времена нашествия площадь использовали как конюшню, поэтому сейчас по ее периметру стояли деревянные леса.
Наш экипаж подкатил к северной стороне базилики. Господин Якопо шагал впереди. Филиппо, Лукреция и я следовали за ним мимо портиков и фонтанов к папскому дворцу, окруженному знаменитой швейцарской гвардией в полосатых желто-голубых костюмах. Головные уборы гвардейцев были украшены красными перьями. Когда войска императора наводнили площадь Святого Петра, вынудив Климента спасаться бегством, швейцарцы, защищая Папу, почти все погибли.
Караул отлично знал Якопо и расступился, позволив нам войти. Мы поднялись по величественной мраморной лестнице. Пока мы проходили мимо священников, епископов и кардиналов в красных облачениях, донна Лукреция шепотом рассказывала мне, на что следует обратить внимание. На втором этаже я увидела запертые и соединенные цепью двери: это были печально известные апартаменты Борджа, закрытые со дня смерти преступного патриарха Родриго, известного миру как Папа Александр VI.
Вскоре мы оказались у комнат, находившихся над апартаментами Борджа, — у станц Рафаэля, названных в честь художника, расписавшего их стены. В алькове я увидела тщедушного седовласого кардинала. Он, хмурясь, внимательно выслушивал какую-то женщину. Якопо деликатно откашлялся. Старый кардинал улыбнулся ему и, оживившись, спросил:
— А, кузен… Это она?
— Да, — подтвердил Якопо.
— Duchessina — Старик скованно поклонился. — Джованни Родольфо Сальвиати к вашим услугам. Добро пожаловать в наш город.
Я поблагодарила его, и он поспешил доложить о нашем прибытии. Спустя минуту кардинал Сальвиати вернулся и поманил нас за собой шишковатым пальцем. Мы прошли в следующую комнату, так густо покрытую фресками, что они сливались у меня перед глазами.
Дверь в соседнее помещение была открыта. Кардинал задержался на пороге.
— Ваше святейшество? Герцогиня Урбино, Катерина де Медичи.
И я ступила в покои, которые смело можно назвать произведением искусства. Разные породы мрамора, выложенные в геометрический рисунок, а стены…
На трех стенах живописные шедевры были вставлены в мраморные люнеты, четвертая стена от пола до потолка была покрыта резными полками с сотнями книг и бесчисленными древними папирусами, пожелтевшими от времени. Потолок был расписан аллегорическими фигурами, богами и святыми. На небольшом куполе в центре четыре пухлых херувима поддерживали щит с папской тиарой и ключами.
Я выросла во дворце Медичи в окружении произведений великих мастеров: Мазаччо, Гоццоли, Боттичелли. Во Флоренции фрески на стенах часовни помещались над темными деревянными панелями, оттеняющими красоту живописи. В Риме не было никаких панелей, и все пространство поражало воображение. Над каждой дверью, каждым окном, в каждом углу — свой шедевр.
У меня закружилась голова, и я остановилась. Лукреция схватила меня за локоть. За великолепным столом из красного дерева сидел мой родственник, Папа Климент, урожденный Джулио де Медичи, чье имя позволило ему стать кардиналом, а потом и Папой, хотя просто священником он никогда не служил. В правой руке его было перо, в левой — какой-то документ. Он держал его в вытянутой руке и щурился, силясь прочитать.
Когда стали грабить Рим, Климент, подобно древним пророкам, отказывался брить бороду и стричься. Его борода спускалась на грудь, а волнистые седеющие волосы падали ниже плеч. Красное шелковое облачение было не лучше того, что носили кардиналы, и только белая шелковая шапочка указывала на его статус. В глазах Папы были невероятная усталость и изнеможение, вызванное глубоким горем.
Дядя Филиппо откашлялся, и Климент поднял голову. Он встретился со мной взглядом, его печальный взор тотчас просветлел.
— Моя маленькая duchessina, ну наконец-то. — Он отложил перо и бумагу и раскрыл руки. — Иди ко мне, поцелуй своего старого дядю. Сколько лет мы ждали этой минуты!
Выдрессированная донной Лукрецией, я шагнула вперед и потянулась к его руке. Он понял мое намерение, выставил руку, и я приложилась губами к рубиновому кольцу святого Петра.[13] Однако, когда я присела, собираясь поцеловать ему ноги, он нагнулся и поднял меня.
— Мы решили повидаться с тобой здесь, а не на публике, чтобы покончить с формальностями, — сообщил Климент. — Нам выпали страшные испытания. Сейчас я для тебя не Папа, а ты не герцогиня. Я твой дядя, ты — моя племянница, и мы воссоединились после печальных событий. Поцелуй меня в щеку, милая девочка.
Я его поцеловала; он взял меня за руку, на глазах у него выступили слезы.
— Господь наконец-то сжалился над нами, — вздохнул он. — Просто не представляешь, сколько бессонных ночей я провел, зная, что ты в руках повстанцев. Мы никогда тебя не забывали, ни на один день. Молились за тебя. Мы еще увидим тебя правительницей Флоренции. Теперь ты можешь называть меня «дядя» и всегда помни, что мы родня.
Климент посмотрел на меня, ожидая ответа, и я, переполненная впечатлениями, пролепетала:
— Благодарю вас, дядя.
Он улыбнулся, сжал мою ладонь и отпустил ее.
— Вижу, ты надела наши дары. Тебе они к лицу.
Он не сказал, что я прекрасна. Это было бы неправдой. Я была достаточно взрослой и, глядя в зеркало, могла понять, что некрасива.
— Донна Лукреция, — продолжал Климент, — вы позаботились о ее учителях, как я вас просил?
— Да, ваше святейшество.
— Хорошо. — Он подмигнул мне. — Моя племянница должна добиться успехов в латинском и греческом языках, чтобы не осрамиться при кардиналах.
