Мадам Люцина подтолкнула Юлию, но та стояла будто к полу приклеенная, не сводя глаз с тонкого, красивого лица Адама, на которое медленно восходила лукавая улыбка, а глаза зажигались похотливым огнем.
— О, так ты должна выбрать себе садовника?! — промурлыкал он. — Сделай милость, окажи мне эту честь, пусть у тебя будет садовник-блондин. Выбери меня, и клянусь, Незабудочка, ты этого никогда не забудешь!
В нем просыпалась чувственность, и весомое доказательство сего неудержимо восставало из густой черной шерсти, покрывавшей его бедра.
«Меня сейчас вырвет! — с ужасом подумала Юлия. — Прямо сейчас! Я больше не могу!»
Она отшатнулась от Адама и наткнулась на стоявшего рядом мужчину — того, с кем он беседовал о гильотине. Она его и не разглядела толком, да и теперь было все равно, только бы оказаться подальше от этого Кохайлика, внушавшего ей даже не отвращение — какой-то темный ужас, поэтому она схватила за руку этого незнакомца и напористо повлекла за собой прочь из залы, сопровождаемая улюлюканьем, хохотом и непристойными пожеланиями оставшихся ни с чем гостей.
— Садовник-брюнет! — оповестила всех Ружа. — У Незабудки садовник-брюнет!
Краем глаза Юлия успела увидеть, что Адам ринулся следом, однако мадам Люцина проворно заступила ему путь.
— Так у нас не принято, пан Кохайлик, — сказала она тихо, но твердо. Ни на миг не замешкавшись, Адам попытался оттолкнуть мадам, но та вцепилась в проемы двери и стояла непоколебимо, как скала.
— Так у нас не принято, — повторила Люцина, и в голосе ее зазвенел металл. — Или вы хотите, чтобы пан Аскеназа закрыл для вас кредит в нашем Театре?
«Ох, да он даже блудит в долг, этот загонов шляхтич!» — с презрением подумала Юлия, а что было в парадной зале потом, узнать не удалось: перед нею оказалась дверь ее опочивальни, куда она и вбежала, волоча за собой своего избранника.
Захлопнула дверь, повернулась, бурно дыша, взглянула, наконец, на того, с кем ей предстояло сейчас разделить ложе… Да так и села на кровать, ибо ноги подкосились.
Поистине нынешний вечер выдался неистощимым на неожиданные встречи! «Садовник-брюнет» тоже оказался знакомым Юлии. Это был Валевский.
* * *
— Пан Ал… пан… — заикаясь проговорила Юлия, и он ответил почти так же, как там, на станции, где она увидела его впервые:
— Зовите меня лучше пан Флориан. Это имя не хуже прочих! И весьма соответствует обстановке [35]!
При этом он хихикнул, и Юлия, приглядевшись, поняла, что ее «садовник» изрядно пьян. Его даже пошатывало, взор блуждал, а рассеянное выражение лица доказывало, что он видит происходящее вполглаза и слышит вполуха.
«Может, он сейчас свалится и уснет, и все обойдется?» — с надеждой подумала Юлия, однако расчеты ее тут же и рухнули: пан Флориан с некоторым усилием вынудил оба глаза не разбегаться в разные стороны, а вперил их в грудь Юлии и, пробормотав:
— Что-то на тебе больно много лепестков, Незабудка! — принялся срывать с нее одежду столь сноровисто, что оторопевшая Юлия ощутила себя луковкой в руках опытного повара: уже через мгновение шелуха платья была с нее сорвана, остались только голубые чулочки с подвязками. Они-то и произвели на пана Флориана наиболее возбуждающее воздействие: застонав, он сильным толчком опрокинул Юлию на кровать, подхватил под колени и вторгся меж них.
«Ну, хотя бы удовольствие я наконец-то получу!» — изо всех сил стараясь быть циничной, подумала Юлия и зажмурилась, но память-предательница вдруг нарисовала перед ней брови вразлет, чеканный профиль, темно-серые глаза и твердые губы Зигмунта Сокольского, и сладостная истома против воли наполнила лоно влагой ожидания…
Не тут-то было. Пан Флориан, стоя на коленях, пытался протолкаться в жаркое женское естество, помогая себе руками, причиняя боль Юлии, однако сколь ни тщился, все время выпадал из нее.
— Черт! — с ненавистью сказал он наконец и опрокинулся на спину рядом с Юлией, поняв бесплодность своих попыток, — такого со мной еще не бывало!
Она подавила вздох не то облегчения, не то разочарования и с усилием отогнала воспоминания о ночи на почтовой станции.
Кажется, дело складывается не так плохо. Сейчас пан Флориан уснет — и все останется шито-крыто.
Однако он не засыпал, а просто лежал рядом с Юлией молча, изредка трогая ее тонкое колено и тихонько посапывая, а она с трудом удерживалась, чтобы не захихикать от щекотки и боялась только одного: что он потребует «взлелеять свой росток». С некоторыми приемами сего «цветоводства» мадам Люцина в теории ознакомила Незабудку, но применять их на практике у ней нимало не было охоты. Но вдруг пан Флориан тяжело задышал и привскочил над Юлией.
— Ох, скорее, скорее! — с беспокойством прошептал он, выкатывая свои черные глаза и раскидывая ей ноги пошире. — Мой маленький капрал готов к штурму! Скорее открой ворота крепости, не то он опять опустит свой таран!
Юлия не смогла сдержать смеха, но тут же воспоминание о теле Зигмунта, слившемся с ее телом, вновь лишило ее сил. Она с готовностью приняла в себя мужскую плоть, однако… однако, лишь коснувшись ее, пан Флориан задрожал, заерзал, тихонько завыл — и стремительно изверг в Юлию свою похоть и свою слабость.
Через мгновение он скатился с нее, буркнув что-то, а может, довольно рыгнув, повернулся к ней спиной — и уснул так внезапно, будто умер, — и только громкое сопенье выдавало, что он вполне жив.
* * *
Юлия лежала на спине, все еще согнув колени, совершенно ошеломленная открывшейся ей истиной: оказывается, не все мужчины доставляют женщине наслаждение! Не могут? Не хотят? Не умеют? Значит, не все мужчины одинаковы в постели, не все такие, как Зигмунт, который старался не только для своего блага, но и для своей незримой любовницы. Может быть, он вообще единственный…
От этой мысли новая волна ненависти к Сокольскому захлестнула Юлию. Да как он смел осведомить Адама о случившемся?! Как он смел говорить о Юлии так, словно она — его вещь, его крепостная девка?! Как он смел неотвязно присутствовать в ее мыслях, вплоть до того, что даже сейчас ей чудится его насмешливый, пристальный взгляд?!
Она сердито повернула голову в ту сторону, откуда, как ей чудилось, исходил этот прилипчивый взгляд, — и чуть не вскрикнула, увидев Шимона Аскеназу, стоявшего в дверях и глазевшего на обнаженные тела Юлии и пана Флориана. При этом он отчаянно гримасничал, делал какие-то безумные жесты, и Юлия не тотчас поняла, что пан Шимон всего лишь просит ее выйти с ним из комнаты. Что, уже пора снова идти к гостям? Но почему в глазах Аскеназы такой ужас, будто перед ним лежат два дракона?
