Леди Мэрибел самолично почти полгода трудилась над тем, чтобы изгнать из речи Авалон шотландский акцент.
Авалон было искренне жаль, что после всех этих стараний она встретила в лондонском обществе такой неприязненный прием. Леди Мэрибел приходилась ей дальней родственницей — настолько дальней, что Авалон безнадежно запуталась в родственных связях. Держалась она со своей подопечной сухо и отстраненно, но все же была к ней добра. Право же, она заслужила, чтобы ее юная протеже блистала при дворе, восхищая всех умом и красотой, — то была бы наилучшая награда за все старания этой доброй женщины.
И однако никто, даже сама Авалон, не мог предвидеть того, как ее встретят при дворе.
Одни мужчины — таких было большинство — откровенно побаивались ее, другие пытались соблазнить. Женщины все как одна презирали и ненавидели ее. Авалон терялась в догадках, не понимая, чем она заслужила такое отношение. Первые месяцы жизни в Лондоне она только и делала, что недоумевала, злилась и страдала.
— Все уладится, — утешала ее добрая леди Мэ-рибел. — К тебе скоро привыкнут, вот увидишь!
Она ошиблась. Непохожесть, нездешность Авалон слишком уж бросались в глаза. Как ни старалась она завести друзей при дворе, все ее отвергали, и в конце концов Авалон прекратила бесплодные попытки. Одинокая, отверженная, она не жила, а брела по липкой трясине злобных сплетен и неприкрытой ненависти.
Здесь, в Лондоне, она чужая — и всегда останется чужой.
Менестрели вдруг запели что-то живое и веселое, и эта мелодия словно подхлестнула гостей, толпившихся в большой зале, — разговоры и смех зазвучали уверенней, громче. Слуги сбивались с ног, едва успевая наполнять опустевшие кубки. Авалон огляделась в поисках места, где можно укрыться от толкотни расфуфыренных придворных. В углу стоял большой чугунный канделябр с белыми, наполовину оплывшими свечами; Авалон устроилась в этом углу, стараясь выглядеть естественно, чтобы никто не подумал, что она прячется.
Женщины, стоявшие в другом конце залы, все еще говорили о ней. Они кивали, хихикали, покачивались, наклоняясь друг к другу, и их раззолоченные платья колыхались, словно морские волны.
— Говорят, даже собственный кузен и cлышать о ней не хочет! Я слыхала, что он настрого запретил ей возвращаться в Трэли — он просто в ужасе от ее дикарских манер…
— О, да! И господь свидетель, он никак не может оправиться от того, что она нашлась. Подумать только, сумела выжить при набеге на замок Трэли да еще семь лет прожила в Шотландии, покуда здесь, в Англии, все считали ее мертвой…
— Да, да, и ведь совершенно неизвестно, что там с нею происходило.
— О, я слыхала, что даже дикарь — шотландец, этот ее нареченный, не желает с ней связываться! Что-то Маркус Кинкардин не спешит возвращаться из Святой Земли, дабы обзавестись этакой женушкой!
— А мне говорили, что она после того набега совершенно спятила! И даже не может вспомнить, что произошло в тот день, когда пикты напали на замок Трэли и всех перебили! Она до сих привержена вульгарным привычкам воспитавших ее Кинкардинов и…
— Нет-нет, я слыхала, что она сошла с ума после того, как у нее на глазах пикты убили ее отца и няньку!
— Вот прелестно! А мне, между прочим, рассказывали, что леди Мэрибел спит и видит, как бы выдать ее не за Кинкардина, а за какого-нибудь английского лорда! Как будто наши мужчины захотят взять в жены шлюху, которая одним своим видом оскорбляет английскую добропорядочность!
— Да-да, вот именно — оскорбляет…
Авалон опустила голову, притворяясь, что ничего не слышала. Кто еще в этой зале мог расслышать злобное шипение светских кумушек? Боже, хорошо бы никто, кроме нее, кроме притаившейся в ее сознании химеры! Будь их голоса хоть чуточку громче — и ее позор стал бы всеобщим достоянием.
Какая-то женщина наткнулась на Авалон, визгливо рассмеялась и, извинившись, удалилась рука об руку со своим спутником. Пахнуло таким густым и приторным ароматом духов, что у Авалон мгновенно заломило виски.
Сплетницы, стоявшие тесным кружком, сверлили ее откровенно враждебными взглядами. К ним присоединились несколько мужчин — они наклонялись к дамам, жадно ловя каждое злобное слово. Авалон могла бы еще подумать, что разговор идет не о ней, но, когда кое-кто из теплой компании, глядя прямо на нее, разразился хохотом, все стало ясно.
— Даже этот дикарь Кинкардин не желает с ней связываться…
Ах, этот дикарь Кинкардин!.. Авалон отпила глоток меда и, глядя в пустоту, усмехнулась, сохраняя при этом мрачное выражение лица.
Проклятое обручение отняло у нее свободу, сделало ее жизнь залогом честолюбивых устремлений королей, баронов и лэрдов. Авалон была обручена с той самой минуты, когда появилась на свет; всю жизнь обручение преследовало ее, точно призрак, раз и навсегда определив ее судьбу. А потому было вполне естественно, что она всеми силами стремилась разорвать сковавшие ее цепи.
Авалон никогда и никому не говорила о том, каким она видит свое будущее; у нее и желания такого не возникало. Словно волшебную тайну, хранила она свои мечты, страшась проронить хоть слово — вдруг да не сбудутся?
В зале становилось все жарче — слишком много народу, одни плясали, другие даже пели — выпитое вино и мед многим развязали языки. Еще одна пара прошла слишком близко от Авалон. Они толкнули ее так сильно, что едва не расплескались остатки меда. На сей раз никто даже не извинился.
Ну, с нее довольно! Авалон отдала недопитый кубок слуге и мимо часовых проскользнула в вестибюль, где еще чувствовалась ночная прохлада. Здесь было уже не так многолюдно, больше оставалось незанятых скамей и кресел.
Авалон устроилась на мягкой, обитой бархатом скамье, стоявшей у сводчатого окна. Окно было открыто, и ночной ветерок приятно овевал лицо Авалон, играл ее волосами. Гнев ее скоро остыл, сменившись всегдашним отрешенным спокойствием. Авалон огляделась — вокруг никого, лишь тени таятся в темных углах — и, откинув голову, прикрыла глаза.
— Откуда ты узнала?
Николас Латимер наклонился, глядя в лицо Авалон. Он сел рядом с ней на скамью и схватил Авалон за руки. Она чувствовала его жаркое тяжелое дыхание.
— Говори — откуда ты знаешь о кошмарах! — потребовал он.
Авалон глянула по сторонам — в этой части вестибюля было безлюдно, и никто не мог прийти к ней на помощь. Она отодвинулась на самый край скамьи и резко выдернула руки из цепких влажных пальцев Латимера.
— Это же очевидно, — отрывисто бросила она. — Оставь меня в покое. — И Авалон вскочила, намереваясь уйти.
Парочка, ворковавшая в дальнем конце вестибюля, заметила неладное; и дама, и ее кавалер разом уставились на Авалон. Латимер метнулся за ней, нагнал и бесцеремонно преградил ей путь. Теперь Авалон не могла уйти, не устроив громкого скандала. Не желая огорчать Мэрибел, она стиснула зубы и остановилась.
