— Ты выразился, словно англичанин, Филипп, — хмыкнул Этьен. — Всем известно, что они ценят конину гораздо выше, чем своих женщин.
Но Анжела проигнорировала его замечание.
— Рабы моего дядюшки никогда не позволят мне разбить голову о закрытые ворота, месье. — Она протянула ему руку с легкой улыбкой на лице.
Он поцеловал ей пальцы.
— Надеюсь, что так и будет, но на месте вашего мужа я бы никогда не позволил вам так рисковать своей прекрасной шейкой в столь безрассудной манере.
— Вот почему, месье, у меня и нет мужа.
Этьен Роже громко рассмеялся.
— Да не верьте ей, месье. Дело в том, что моя племянница вообще не желает вверять доставшееся ей по наследству имение "Колдовство" в чьи-либо, и особенно в мужские, руки.
— На самом деле?
С натренированным спокойствием Филипп принялся разглядывать ее. Несмотря на почти мужскую прямоту, она все же была чрезвычайно женственной и привлекательной.
— Могу предсказать, что в один прекрасный день какой-нибудь мужчина все же заставит вас изменить свою точку зрения.
— Многие уже пытались, — ответил за нее дядя, — но она ответила отказом на все предложения, предпочитая управлять своими плантациями самостоятельно. Теперь ей исполнилось двадцать три, и она по всем меркам — перестарок.
— Этьен! — одернула его жена.
Ресницы Анжелы опустились, губы задрожали, но она ничего не ответила.
Это было первое, очень слабое проявление бушующей в ней страсти, отметил про себя Филипп. Его это сильно заинтриговало.
— Не желаете ли признать, мадемуазель, что мужчина больше приспособлен быть плантатором, чем женщина?
Ее голубые глаза вспыхнули огнем.
— Никогда ничего подобного не признаю! Я вполне способна управлять своим имением самостоятельно, месье, и никто не в состоянии делать это лучше, чем я.
— Да, но привязанность к дому еще не означает отличного хозяйствования.
Клотильда смотрела на них с тревогой в глазах.
— Пойдем, Анжела! Почему ты не снимаешь шляпку? Разве ты не хочешь немного освежиться перед обедом?
— Благодарю тебя, Клотильда.
Две девушки, извинившись, вошли в дом. За ними последовала и мадам Роже, которой хотелось узнать, как идут дела на кухне и готовится ли то, что она заказала. Филипп все еще стоял, наблюдая за голыми детишками, которые медленно брели к дому по дорожке среди великолепных старых дубов.
— Моя племянница — сирота, — пробормотал Этьен у него за спиной.
Филипп обернулся к нему.
— Она в детстве лишилась матери. С того момента до смерти ее отца только одна она и составляла компанию, ежедневно объезжая вместе с ним плантации. Она самостоятельно управляет имением последние три года, и за это время дела на плантациях пошли в гору. Таким образом, она сумела убедить себя в том, что ей абсолютно не нужен никакой мужчина. — Он пожал плечами.
"Ну а как быть с ее любовными чувствами?" — подумал Филипп, но счел, что такой вопрос будет в данную минуту неуместен.
— Само собой, она считает неприемлемыми законные основания, когда после брака собственность жены переходит под полный контроль ее мужа, — добавил Этьен с кислой усмешкой.
— Она просто необыкновенная женщина, это факт. Раскаиваюсь в том, что пытался поддразнивать ее. — Филипп на самом деле сожалел об этом. — Право, не знаю почему…
Этьен хмыкнул.
— Она действительно — вызов нашей мужской гордости, не так ли? Мы и представить себе не можем, что женщина способна существовать сама по себе и процветать без нашей помощи.
В доме две девушки, поднявшись по лестнице, вошли в уютную спальню Клотильды, в которой стояла высокая, укрытая марлевым пологом кровать, а большие до потолка французские окна были широко распахнуты на верхнюю теневую галерею, позволяя прохладному ветерку со стороны ручья проникать в комнаты.
Анжела, вынув шпильки из шляпки, спросила:
— Кто этот противный молодой человек?
Нежная кожа на личике Клотильды приобрела оттенок бледной розы, — разочарование промелькнуло у нее в глазах.
— Ах, Анжела, ну как ты можешь называть его противным. Мне так хотелось, чтобы он тебе понравился.
— Кто он такой? Почему я его никогда не видела здесь прежде?
— Он бежал в Англию во время Великого террора. Он только недавно приехал в Новый Орлеан. Папа познакомился с ним на бирже.
Глаза у нее были на мокром месте.
Анжела бросила на свою кузину пристальный взгляд.
— Ну что я такого сказала? И к чему эти слезы? — с удивлением спросила она.
Девушка быстро отвернулась.
— Ничего особенного! Но разве ты не считаешь, что он такой красивый. По крайней мере, признайся, что ты находишь его привлекательным, Анжела!
— Ты знаешь, что я считаю привлекательными очень немногих мужчин, Клотильда, — сказала Анжела, недоуменно пожав плечами. Она все еще сердилась на маркиза. — Разве это настолько важно для тебя, дорогая?
Клотильда помедлила с ответом, но потом сказала:
— Мама считает, что он может сделать мне предложение.
Анжела восприняла ее слова с легким отчаянием. Но она тут же, взяв девушку за плечи, повернула ее к себе и поцеловала.
— Как я рада за тебя, — ласково сказала она. — Значит, ты будешь маркизой? — добавила она с иронией. — Ну, да что это сегодня значит?
— Маркизой без собственного поместья, — призналась Клотильда. — Все имения отца Филиппа были конфискованы, но он все равно верит, что в один прекрасный день поедет во Францию и вернет себе наследство.
— Какой эмигрант об этом не мечтает? — цинично заметила Анжела. — Разве за исключением дядюшки Этьена, который всегда был действительно практичным человеком.
— Папа пытается убедить Филиппа, что свое счастье, свое состояние, он может обрести здесь, в Луизиане, тем более теперь, когда она снова стала французской колонией. — Щеки Клотильды покрылись ярким румянцем. — Мне так хочется, Анжела, чтобы он тебе понравился.
— Дорогая Клотильда, — сказала Анжела, чувствуя угрызения совести. — Если ты так увлечена им, то только это и важно. Ты знаешь, что и мне он со временем понравится. — Однако она все еще была не способна забыть своего инстинктивного неприятия. Что-то в ней сопротивлялось, бунтовало. — Я не желаю, чтобы этот человек стал членом нашей семьи!
После смерти матери она всегда считала семью дядюшки Этьена своей собственной. Папа всегда поддерживал тесные отношения с братом, а тетушка Астрид и Клотильда были для нее словно матерью и сестрой.
Может, ей и пришлось бы не по душе, но она бы пережила вторжение любого чужака. Но между этим эмигрантом и ею никогда не возникнет взаимопонимания! Ни в чем! Она уже представляла себе, как постоянно перебранивается с ним, как портит тем самым все семейные вечера. Она знала, что такое положение будет просто невыносимым, но ничего поделать с собой не могла.
