Это было пять лет назад, осенью 1917-го.
В тот год – Зиночка помнила об этом смутно – после возвращения в Москву ей пришлось спешно наверстывать пропущенные занятия в гимназии, для чего были наняты репетиторы по французскому и математике, так что в разговоры взрослых она не вникала.
В тот год случилось нечто, очень взволновавшее родителей. В Петербурге зрел заговор против царя. Вроде бы какие-то люди хотели его свергнуть. Вроде бы их арестовали, а главарей – расстреляли. Родители называли этих людей бандой. Звучало странное слово «большевики», удивившее и рассмешившее Зиночку.
– А чего у них больше? – спросила она отца.
Но тот нахмурился и, отвернувшись, зашуршал газетой. И Зиночка поняла, что спрашивать о «большевиках» родителей не надо. Тем более их уже нет, а контрольная по французскому – вот она, на следующей неделе.
С тех пор Зиночка еще несколько раз ездила с отцом в экспедиции, а потом вышел указ, разрешающий девушкам обучаться в университетах наравне с молодыми людьми, и она поступила на историческое отделение.
Сейчас, в двадцать лет, она оканчивала второй курс и через два дня должна была держать экзамен по скифским племенам. Все, что было написано в учебниках на эту тему, она знала лучше, чем иные университетские преподаватели. Однако каждый день с раннего утра упорно сидела в библиотеке.
Она еще раз потерла глаза и решила, что на сегодня хватит. Погасила зеленую лампу, зевнула и потянулась. Заправив за ухо выбившуюся из тяжелого, низко сколотого на затылке узла пепельную прядь волос, она легко поднялась и слегка колеблющейся походкой направилась к выходу.
У входа в главное здание топтался высокий нелепый юноша в форменной студенческой тужурке и фуражке.
Зиночка хотела было незаметно проскользнуть мимо, но передумала и тихонько подошла к нему сзади.
– Ну, здравствуйте, Шустрик! – громко сказала она. – Давно ждете?
Юноша обернулся, и лицо его с по-детски круглыми румяными щеками приняло обиженное выражение.
– Я же просил не звать меня Шустриком! – жалобно проговорил он.
Зиночка засмеялась. Она смеялась редко, и смех ее никогда не был веселым или радостным, а как бы слегка торжествующим. Она смеялась свысока.
– Ладно-ладно. Так давно ждете?
– Полчаса.
– Ну, это еще ничего. Пойдемте?
Они пошли по Моховой в сторону Тверской. Шустрик – Шурик Мезенцев, до смерти влюбленный в Зиночку с первого курса, – нелепо выкидывал в разные стороны длинные руки и ноги, словно шарнирами прикрепленные к туловищу. Зиночка шла рядом, из-под полуопущенных век кидая на прохожих быстрые взгляды.
Шурик болтал. Зиночка не слушала.
На углу у «Националя» лоток мороженщика привлек ее внимание.
Она остановилась.
– Фу, жарко! – Она обмахнулась платком. – Давайте купим мороженого?
Шурик кинулся к лотку.
– Вам какое? Крем-брюле? Сливочное? Шоколадное?
– Мне-е?.. – протянула Зиночка. – Мне – кокосовое!
Лицо Шурика – столь же подвижное, как и его конечности, – сморщилось, будто он хотел заплакать.
– Кокосового нет, – в ужасе прошептал он.
– Да будет вам, Шурик! – строго прикрикнула Зиночка. – Вы что, шуток не понимаете? Сойдет и крем-брюле.
Шурик, роняя мелочь, пускаясь в погоню за убежавшими монетками, прихлопывая их башмаком, выковыривая из пыли, долго не мог отсчитать мелочь, но наконец выхватил у мороженщика рожок с крем-брюле и на вытянутой руке поднес Зиночке.
Зиночка куснула пару раз. Мороженое было сладчайшее, вкуснейшее. Жаль, конечно, но… Зиночка бросила мимолетный взгляд на Шустрика. Но как не подразнить дурачка!
– Гадость! – с брезгливой улыбкой сказала она и бросила рожок в урну.
Шурик покраснел.
– Может быть, сливочного? – пробормотал он, чувствуя себя виноватым в том, что мороженое оказалось «гадость».
Но Зиночка уже влекла его дальше.
Они пересекли Тверскую, по Охотному Ряду дошли до Лубянской площади и по Большой Лубянке двинулись к Сретенскому бульвару, где жила Зиночка.
У кованой ограды знаменитого дома страхового общества «Россия» они остановились, и Зиночка балетным движением принялась водить по земле носком туфельки, дожидаясь, когда Шурик наконец распрощается.
– Зиночка… – громко сглотнув, робко начал тот. – Зиночка… Вы обещали… Помните?
– Помню, – равнодушно сказала Зиночка, продолжая кружить ножкой по земле.
– Так вы… вы… придете?!
– Приду.
Шурик задохнулся.
– Вы!.. Вы!.. Ангел!
Зиночка подняла на него холодные прозрачные глаза. Улыбка чуть тронула слегка припухлые, прихотливо вырезанные губы.
– Зря вы зовете меня ангелом, Шурик.
– Но почему? – воскликнул бедный Шурик.
– Ангелы – они такие… лукавые. Откуда вы знаете, какой я ангел? Тьмы или света? – Шурик открыл было рот, но она не дала ему ответить. – Ну бросьте. Не надо пошлостей про «дитя добра и света». Ждите вечером, как обещала.
И Зиночка вбежала в открытые ворота.
– Зиночка, вы выйдете за меня замуж? – раздался сзади отчаянный крик Шурика, но она не обернулась.
В этот вечер она обещала Шурику прийти к нему домой, на съемную квартиру в Скатертном переулке, которую он делил с университетским товарищем, уехавшим по делам в Петербург. Зиночка не знала толком, зачем она дала обещание – видно, Шурик слишком жалобно ее умолял.
Зиночка вошла в прохладный подъезд с огромными витражными окнами из цветного стекла, где надменные жар-птицы в оранжевом и лиловом оперении сидели на тяжелых ветках с золотыми цветами. Дом был богатый, построенный на переломе двух веков, – с электрическими лифтами, ванными, ватерклозетами, собственной электростанцией и отопительными котлами, и потому зимой у жильцов не было нужды в дровах. Воздух подавался в квартиры уже очищенным, увлажненным и подогретым.
Квартира Ведерниковых располагалась в третьем этаже. Меж двух окон гостиной на фасаде дома в полукруглой нише стояла мраморная греческая богиня. А эркер родительской спальни поддерживала целая стая каменных летучих мышей.
Зиночка не стала дожидаться лифта. Змейкой скользнула вверх по лестнице и открыла дверь своим ключом.
Окна стояли нараспашку, и по комнатам летал легкий июньский пух. С кухни доносились приглушенные голоса кухарки и горничной.
Больше дома никого не было. Отец еще в апреле уехал в экспедицию на Алтай. Мать, видимо, ушла в редакцию. Она издавала литературный альманах «Вешние воды», сама писала критические статьи и готовила диссертацию по русским имажинистам. Занятие это, не столько прибыльное, сколько носящее характер хобби, сильно оживляло жизнь дома Ведерниковых: по понедельникам и четвергам, в дни приема, в заумные споры ученых археологических мужей вплетался бойкий хор поэтических юношей. В дом был вхож сам Блок, не говоря уже о Брюсове, Северянине и Руниче.
