– Боюсь, что нет, мисс Девер, – мягко ответила мисс Толлингтон. Поднявшись с места и обогнув письменный стол, директриса подошла к Хилари и положила руки ей на плечи. Никогда прежде она не делала ничего подобного, и это прикосновение растрогало девушку больше, чем она могла выразить на словах.
– Мое дорогое дитя, – пробормотала мисс Толлингтон. – Мне так грустно с вами расставаться. Но распоряжение леди Эндикотт навело меня на мысль, что я поступала эгоистично, держа вас при себе.
– Эгоистично? – Хилари не верила собственным ушам. – Те пять лет, что я провела здесь, были самыми счастливыми в моей жизни!
Бледно-голубые глаза директрисы светились состраданием.
– Да, я знаю. И именно поэтому считаю, что вела себя эгоистично. Вам нужно жить, мисс Девер.
Она обвела рукой вокруг себя, как бы показывая свой уютный, обитый дешевым чинцем[2] кабинет, который всегда так нравился Хилари.
– Я вынуждена таким образом зарабатывать себе на жизнь, и я предана нашей академии потому, что считаю своим долгом выполнять любое дело, за которое берусь, как можно лучше. Но не заблуждайтесь ни на мгновение: обладай я вашим состоянием, вашими преимуществами и вашими связями, я бы не задержалась здесь ни на минуту дольше необходимого.
В горле у Хилари встал комок.
– Прошу прощения, но если вы и впрямь думаете, что у меня есть преимущества, вы очень мало знаете о моем истинном положении, – с трудом выговорила она. – Мои братья ни за что не согласятся вывезти меня в Лондон, чтобы участвовать в сезоне, и даже если бы они согласились, я не знаю ни одной респектабельной матроны, которая взяла бы меня под свое крыло. Мой опекун понятия не имеет, жива я или мертва, – да его это и не заботит. Мое состояние не настолько велико, чтобы заинтересовать его в выборе для меня подходящей партии. Кроме того, я не вправе распоряжаться своими деньгами до тех пор, пока мне не исполнится двадцать один год, так что и они мне не помогут.
– И все же эти препятствия нельзя назвать непреодолимыми, – с мягкой улыбкой ответила мисс Толлингтон. – Я уже написала одной своей старой знакомой, миссис Фаррингтон. Обе ее дочери вышли замуж и больше не требуют ее заботы. Только в прошлом месяце я слышала, что она не прочь немного развлечься теперь, когда ее пташки выпорхнули из гнезда. Разумеется, я ничего не могу обещать, но думаю, что она будет только рада оказать свое покровительство такой благородной и хорошо воспитанной юной леди в наступающем сезоне.
Сердце так и подскочило в груди Хилари. Странное ощущение, нечто среднее между восторгом и паническим страхом, пробежало по ее телу. Она моргнула и едва нашла в себе силы пробормотать слова признательности.
Лондонский сезон. Балы и рауты, пикники и музыкальные вечера…
– «Олмак»[3], – выдохнула она.
Однако у нее не было ни одного наряда, пригодного для лондонского сезона, а тем более для одного из пышных балов по подписке, устраивавшихся в клубе «Олмак». Едва ли она…
Хилари отвергла все возражения, решительно пожав плечами. Раз ей представилась такая возможность, она ухватится за нее обеими руками и ни за что не упустит. Ее опекуны должны выделить ей долю из причитающегося ей наследства. Правда, в прошлом они всегда отказывали ей в этом, но если миссис Фаррингтон согласится ей помочь, то, возможно, Хилари и удастся усовестить лорда Девера и его скользкого стряпчего, чтобы те оплатили хотя бы ее гардероб. Ей нужно попасть в Лондон и принять участие в сезоне любой ценой. И как только она там окажется, то будет вести себя с таким утонченным изяществом и благородством, что все сразу поймут: она не такая, как все прочие Деверы, – настоящая роза, выросшая среди терновника и ждущая только, чтобы кто-нибудь ее сорвал. А если Хилари очень, очень повезет, то она даже сможет найти себе мужа. При этой мысли девушка зажмурила глаза. Спокойного, доброго и покладистого. Хорошо образованного, возможно, ученого. Какого-нибудь деревенского сквайра, живущего в уютном поместье. Словом, полную противоположность ее собственным братьям – пьяницам, эгоистам и развратникам. И как раз такого человека она и рассчитывала встретить в Лондоне.
У нее было приличное, пусть и не блестящее, приданое. Никто бы не счел ее идеальной красавицей, но и дурнушкой ее тоже нельзя было назвать – по крайней мере Хилари очень на это надеялась. И она знала до тонкостей, как вести домашнее хозяйство, если бы ей представилась такая возможность.
Хилари обдумывала это предложение, и оно ей все больше нравилось. И ей следовало благодарить за все мисс Толлингтон.
Отбросив осторожность, девушка обвила руками плечи директрисы и крепко ее обняла.
– О, спасибо вам! Большое спасибо! Я не разочарую вас, мисс Толлингтон.
Мисс Толлингтон с улыбкой взглянула на нее.
– Вы никогда меня не разочаровывали, моя дорогая мисс Девер.
Хилари тут же мысленно дала себе клятву – очаровать миссис Фаррингтон настолько, что эта дама с радостью возьмет ее в Лондон и выведет в свет. Тогда она докажет леди Эндикотт и всему высшему обществу, насколько несправедливым было их предубеждение против нее. Найдет себе мужа, олицетворяющего те качества, которые восхищали ее больше всего. И после этого ей уже не придется возвращаться домой в Ротем-Грейндж.
Никогда.
– Дьявольщина! Тысяча чертей!
Целая череда еще более крепких ругательств сорвалась с губ Давенпорта, когда пульсирующая боль в голове стала совсем нестерпимой. Впрочем, как он вскоре убедился, источником его мучений была не только голова. Все его тело ныло.
Он лежал на подобии соломенного тюфяка в помещении, по виду похожем на амбар. Он понятия не имел, где он и как здесь очутился. На несколько пугающих мгновений, от которых сердце его замерло, а дыхание перехватило, Давенпорт уже подумал, что они в конце концов настигли его и заманили в ловушку. Те самые таинственные, безымянные они, которые неотступно следовали за ним в течение некоторого времени.
Что ж, по крайней мере руки у него не были связаны. И рядом не было охранника, чтобы остановить его при попытке к бегству. Через широко раскрытую дверь внутрь амбара просачивался блеклый, водянистый свет.
Когда его дыхание успокоилось, а рассудок немного прояснился, Давенпорт опустил голову на солому и облегченно вздохнул, все вспомнив. Ксавье, приправивший бренди снотворным, Бекингем и Лидгейт, тайком вывезшие его из Лондона…
Едва очнувшись и взглянув на своих похитителей, граф тотчас же набросился на них с кулаками. То была самая обычная драка, без стиля, без правил. Вряд ли такое сошло бы ему с рук в боксерском салоне у Джексона. Давенпорт невольно ухмыльнулся, вспомнив особенно крепкий удар снизу прямо в челюсть Бекингема. Однако при этом пострадала его правая рука, и, судя по ее виду, он вполне мог получить перелом. Давенпорт разжал пальцы и снова выругался. Возможно, не перелом, но… Что ж, хоть одна отрадная новость.
