Он молча взял протянутое кольцо, все еще пребывая в смятении. Она прекрасно знала, что он не станет спорить с ней, доказывать, что по-прежнему испытывает к ней глубокие чувства, что любит только ее одну и никогда не расстанется с ней. Она видела, что Гай постепенно приходит в себя и мучительно соображает, что сказать, не уронив чувства собственного достоинства. Ему очень хотелось остаться джентльменом.
— Элизабет, это просто невероятно, — проговорил он, понуро опустив голову. Его охватила внезапно нахлынувшая ярость. Кто мог подумать, что судьба уготовила ему такой сюрприз! Черт бы побрал этого сэра Алека! — Ты же знаешь, как я отношусь к тебе, но…
— Знаю, Гай!.. — Она нетерпеливо оборвала его. — Пожалуйста, передай своей матери благодарность за симпатию и сочувствие. У меня еще много важных дел. Прощай, Гай. Конверс проводит тебя до двери.
Она повернулась и быстро вышла из зала, не взглянув на него на прощание.
Бедфорд-сквер, Лондон, 1852 год
Чонси смотрела на дверь своей спальни, и в ее глазах сверкали гневные огоньки. Дверная ручка медленно повернулась, пока не уперлась в замок. За дверью кто-то тихо выругался, потом медленно удалился по коридору.
Она вскочила на ноги и погрозила кулаком в сторону двери. Мерзкий Оуэн! Как может этот негодяй думать, что вызывает у нее симпатию! Ведь к нему можно чувствовать только отвращение!
Она тяжело вздохнула и отвернулась к окну, прижавшись щекой к холодному стеклу. День был туманным и серым, и она с трудом различала фигуры людей, снующих на улице под окном. Господи, как она ненавидела Лондон! Как ей осточертело жить вместе с дядей и тетей! Тетя Августа продала даже ее любимого жеребца Имбиря и наотрез отказалась разрешить ей вообще кататься верхом.
«Ты сейчас в трауре, Элизабет, — вспомнила она ее хриплый скрипучий голос. — Веди себя, как леди».
Леди! На протяжении пяти месяцев, что она живет в доме тети и дяди, она превратилась в служанку, выполняет всю черновую работу, к ней относятся, как к бедной родственнице, которая сидит у них на шее. К тому же ей приходится выносить этот жуткий шум, который поднимают три младших дочери Пенуорти. Но самое неприятное заключалось в том, что она вынуждена постоянно избегать Оуэна.
— «Ну, Лиззи, — капризно говорила ей четырнадцатилетняя Джанин, — зачем мне эта дурацкая история? Ну скажи, пожалуйста, зачем девушке знать, что творится на Гибралтаре? Ты просто глупая старая дева!»
А Оуэн? Никогда не упускает случая поиздеваться.
— Послушай, сестренка, — бывало кричал он из своей комнаты, — кажется, наша дорогая Элизабет чем-то озабочена?
— Нет, — кричала с другого конца Элис, одиннадцатилетняя толстушка, — она просто глупая старая дева.
«Что будет, когда мне исполнится двадцать один год?» — думала Чонси, уставившись на покрытую туманом улицу. Этот вопрос не давал ей покоя с того самого времени, как немного утихла боль в душе из-за смерти отца. Чонси прикусила губу и закрыла глаза. Конечно, она была прекрасно образована и могла бы устроиться гувернанткой в Англии или где-нибудь в колониях, но эта мысль приводила ее в ужас. Она не могла представить себя в роли гувернантки. Ей казалось, что все дети похожи на ее двоюродных сестер — такие же глупые, ограниченные, не интересующиеся ничем, кроме пошлых стишков. А ее положение в чужом доме? Ведь она окажется совершенно беззащитной перед лицом посягательств мужчин, таких, как Оуэн. Ему уже двадцать три года, и он унаследовал все фамильные черты своих родителей — отцовскую худощавость и материнские светло-голубые глаза и острый подбородок. Она была просто ошарашена, когда он остановил ее на лестнице неделю назад.
— Как это замечательно, дорогая кузина, что ты живешь у нас, — сказал он и протянул руку, чтобы погладить ее по щеке.
Чонси увернулась от его руки и опустила голову.
— Ты ошибаешься, — ответила она, — в этом нет ничего замечательного. Во всяком случае, для меня. Мы нагоняем тоску друг на друга.
— Не скажи, — возразил Оуэн и так посмотрел на нее, что ей показалось, будто она стоит перед ним совершенно голая. — Не могу отказать тебе в определенном очаровании, моя дорогая. Не скрою, меня это чрезвычайно волнует. Ведь тебе скоро исполнится двадцать один год. А что потом, скажи на милость? Я вижу, что тебя тоже беспокоят подобные мысли. Моя дорогая, ты сочтешь уместным… быть повнимательнее ко мне?..
Она испуганно попятилась назад, а в ее глазах мелькнули искорки гнева, отчего они стали еще привлекательнее.
— Будь поласковее со мной, Элизабет, больше ничего. Я мог бы многое тебе дать и многому научить. Не думаю, что ты можешь рассчитывать на приличного мужа в скором будущем, но это и не важно. Не обязательно иметь мужа.
Оуэн совершенно не походил на Гая, впрочем, возможно, тот был более честен.
— Оуэн, — тихо сказала она, — ты мой двоюродный брат. Больше ничего. Не вздумай снова заводить со мной подобный разговор.
Господи, думал он, она просто прелестна. Даже ее холодность не портит ее обаяния. Правда, слегка худощавая, но даже тугой корсет не может скрыть пышные формы великолепной груди. Он живо представил себе длинные стройные ноги, обвивающие его торс, и чуть не задохнулся от охватившей его страсти. Но больше всего ему нравились ее глаза. В них угадывался неудержимый темперамент: когда она гневалась, они слегка темнели и становились янтарно-золотистыми.
— Значит, ты гордячка, кузина? — поддел он ее с наглой ухмылкой. — А зря, тебе не стоит зазнаваться. Ведь ты уже не живешь в прекрасном доме, где слуги подобострастно исполняют твои капризы, а папаша покупает красивые тряпки. Ты можешь рассчитывать только на надежного… защитника.
Чонси не выдержала и громко рассмеялась.
— Я так понимаю, именно ты надеешься стать моим надежным защитником? Или я ошибаюсь?
Его лицо побледнело от гнева, а глаза стали похожи на узкие щелки.
— Оставь меня в покое, Оуэн! Ты слышишь меня? И держись подальше от той комнаты, где я занимаюсь с твоими сестрами. Думаю, что они чему-нибудь научатся, если ты не будешь совать свой нос в наши дела, — с нескрываемым сарказмом выпалила она.
— А я думаю, — сказал он подчеркнуто мягко и вежливо, — что ты очень скоро изменишь свое мнение обо мне. — Он неожиданно обхватил ее и крепко прижал к себе. Все произошло так быстро, что Чонси не успела отреагировать на его наглые посягательства. Его рука скользнула к ее груди, она почувствовала на лице его горячее дыхание. Сейчас ей уже было не до смеха. «Затаись, — вспомнила она слова няни, — а потом сделай этому мальчику Смиту так больно, чтобы он долго не смог забыть этого!»
