— Сейчас слишком жарко для поездки верхом, но я немедленно отправлюсь, так как оба твоих ухажера сейчас нанесут нам утренний визит!
— О нет! — жалобно воскликнула Венеция. — Неужели опять?
— Они уже едут по аллее, — заверил сестру Обри. — Освальд выглядит мрачным, как медведь.
— Не говори так, Обри! Очевидно, он размышляет об отвратительных преступлениях и очень огорчится, узнав, что его мрачные мысли приписывают дурному настроению.
— О каких еще преступлениях?
— Откуда мне знать? Бедняга! А виновен во всем Байрон! Освальд никак не может решить, похож ли он на его лордство или на сочиненного его лордством Корсара. Все это расстраивает бедную леди Денни, которая убеждена, что он страдает заболеванием крови, и пичкает его порошками.
— Байрон! — воскликнул Обри, раздраженно поводя плечами, что было его характерным жестом. — Не понимаю, как ты можешь читать подобный вздор!
— Должна признать, мне бы хотелось, чтобы Освальд тоже этого не понимал. Интересно, какой предлог припас Эдуард для этого визита? Ведь ему не удастся придумать еще один королевский брак или всеобщие выборы.
— Или другую ерунду, на которую мы, по его мнению, способны клюнуть. — Обри отвернулся от окна. — Ты собираешься выйти за него замуж? — осведомился он.
— Нет… не знаю! Я уверена, что он был бы хорошим мужем, но, как ни стараюсь, не могу испытывать к нему ничего, кроме уважения.
— А зачем тебе стараться?
— Ну, должна же я за кого-то выйти замуж! Конуэй, безусловно, женится, и что тогда будет со мной? Меня не очень привлекает жить здесь в качестве тетушки — думаю, это не понравится и моей будущей невестке.
— Но ведь ты можешь жить со мной! Я никогда не женюсь и не стану возражать против твоего присутствия — ты меня не беспокоишь.
Глаза Венеции весело блеснули, но она серьезно заверила брата, что очень ему признательна.
— Тебе бы это понравилось больше, чем быть замужем за Эдуардом.
— Бедный Эдуард! Он так тебе неприятен?
Обри, криво усмехнувшись, ответил:
— Когда он с нами, я никогда не забываю, что калека.
За дверью послышался голос:
— Говорите, они в буфетной? О, вам незачем докладывать обо мне — я знаю дорогу.
— И это мне не нравится, — добавил Обри.
— Мне тоже, — согласилась Венеция. — Теперь нам не ускользнуть. — Она повернулась, чтобы приветствовать гостей.
В комнату вошли два абсолютно не похожих друг на друга джентльмена. Старший, лет тридцати с небольшим, шел впереди, уверенный, что окажется желанным гостем; младший, юноша лет девятнадцати, скрывал недостаток уверенности легкомысленными, чуть развязными манерами.
— Доброе утро, Венеция! Привет, Обри! — поздоровался мистер Эдуард Ярдли, пожимая руки хозяевам дома. — Какие же вы оба лодыри! Боялся, что не застану вас в такой прекрасный день, но решил заглянуть, чтобы предложить Обри половить карпов в моем пруду. Что скажешь, Обри? Ты можешь рыбачить сидя в лодке и не почувствуешь никакой усталости.
— Спасибо, но я не расположен выходить в такую жару.
— Это пошло бы тебе на пользу — достаточно отплыть всего на несколько ярдов от берега, — сказал Эдуард Ярдли вполне доброжелательно, но во вторичном отказе Обри послышался намек на зубовный скрежет. Мистер Ярдли заметил это и с сочувствием предположил, что Обри беспокоит бедро.
Тем временем молодой мистер Денни тоном более внушительным, чем требовал случай, информировал Венецию, что прибыл повидаться с ней, добавив тихим вибрирующим голосом, что не в состоянии подолгу пребывать вдали от нее. Заметив насмешливый взгляд Обри, Освальд нахмурился и погрузился в молчание. Оп был почти на три года старше Обри и успел многое повидать, но тому всегда удавалось повергнуть его в смущение как взглядом, так и острым словцом. Освальд испытывал неловкость в присутствии Обри, так как не только уступал ему в остроте ума, но и ощущал свойственную многим здоровым людям неприязнь к физическим увечьям, к тому же считал, что Обри весьма недостойным образом извлекает выгоду из своего положения. Если бы не короткая левая нога, его следовало бы научить уважению к старшим. «Он знает, что ему ничто не грозит», — подумал Освальд, скривив губы.
Получив приглашение сесть, Освальд небрежно раскинулся на маленьком диване. Обнаружив, что спутник смотрит на него с явным упреком, он стал разрываться между надеждой, что являет собой романтическую фигуру, и страхом, что немного пересолил с небрежными манерами. Наконец он приосанился, и Эдуард Ярдли перевел взгляд на Венецию.
Мистер Ярдли, не желая выглядеть романтичным, никогда не позволял себе разваливаться в присутствии леди. В отличие от своего компаньона, он не стал бы наносить утренний визит в охотничьей куртке с неаккуратно торчащими наружу копчиками шелкового шарфа, завязанного на шее. Эдуард был опрятно одет в темный костюм для верховой езды с брюками из оленьей кожи и вместо того, чтобы свешивать локон на бровь, носил более короткую, чем требовала мода, стрижку.
Оп мог бы служить образцом состоятельного, не слишком амбициозного сельского джентльмена, и посторонний никогда бы не догадался, что именно Эдуард, а не Освальд, единственный ребенок вдовствующей матери, любящей его до безумия.
Отец Эдуарда умер, когда мальчику еще не исполнилось десяти лет, поэтому он унаследовал состояние в очень юном возрасте. Состояние отнюдь не было огромным, но оказалось вполне достаточным для того, чтобы человек с относительно скромными потребностями мог получать удовольствие от жизни. Модники, любящие выставлять себя напоказ, сочли бы это бедностью, но Эдуард не был склонен к расточительству. Его поместье, находившееся менее чем в десяти милях от Андершо, было не столь обширным и великолепным, но создавало своему владельцу солидное положение в Норт-Райдинге — предел честолюбия Эдуарда. Будучи серьезным молодым человеком, он обладал развитым чувством долга. Несмотря на усилия матери испортить его чрезмерной снисходительностью, Эдуард очень рано взялся за ведение дел и быстро вырос в строгого и добродетельного молодого человека. Не располагая природной веселостью и остроумием, оп компенсировал эти качества здравомыслием, и если властная натура делала его порой чересчур деспотичным с матерью и подчиненными, то это было продиктовано искренней верой в свои способности определять, что лучше всего соответствует их интересам.
Венеция, чувствуя себя обязанной сгладить нелюбезность брата, промолвила:
— С вашей стороны было очень любезно подумать об Обри. Но вы не должны причинять себе столько беспокойств — у вас наверняка тысяча дел.
— Ну конечно же не тысяча, — улыбнулся Эдуард. — Даже не сотня, хотя, признаться, обычно я очень занят. Но не думайте, что я пренебрегаю своими обязанностями. Все неотложные дела я выполнил, пока вы, очевидно, еще спали. При желании всегда можно выкроить время. У меня была и другая причина повидать вас. Я принес «Морнинг пост» за вторник, которой, как мне кажется, вы будете рады. Я отметил отрывок — он касается оккупационной армии. Отношение французов к нашим солдатам становится все более неприязненным. Этому не следует удивляться, если вспомнить… впрочем, все это для вас куда менее интересно, чем перспектива скорого возвращения Конуэя. Уверен, что он будет с вами еще до Рождества.
