Флавий построил воинов в строгом боевом порядке, развернув их от святилища Августа. Впереди стояли воины, вооруженные дротиками, за ними – гастарии с копьями, которые должны были привести мятежников в замешательство. По флангам расположились арабские стрелки, воинственные и гордые, на быстрых, нервных конях. По центру стояли катафрактарии – германцы, которые молниеносным ударом должны были покончить с мятежниками. Палатин был похож на вулкан, залитый раскаленной магмой. Сходство увеличивали сильный запах гари и зарница, дрожащая над дворцом Цезарей, куда рвались отряды мятежной черни.
В форме треугольника, обращенного в центр толпы, воины атаковали, бунтарей. Свистели дротики и стрелы, ударялись о щиты и панцири, впивались в землю у ног воинов, защищенных металлическими поножами, вонзались в тела мятежников. Копья пробивали их насквозь…
Флавий был в центре сражения, размахивал мечом направо и налево, сея смерть, и никак не мог насытить свою ярость. Конь храпел и грыз серебряные удила… Мятежники стали отступать. Преторианцы пускали в них стрелы и дротики, люди падали, но и с противной стороны все еще сыпались стрелы. Вдруг поредевшая толпа собралась, приветствуя громкими криками вооруженные мятежные отряды, бегом поднимавшиеся на холм. Перед собой они гнали безоружных паразитов, рабов, захваченных в разгромленных патрицианских домах, и жрецов, которые с достоинством принимали смерть. Всадники устремились навстречу бунтарям, вытянувшись в поредевшую, но стройную линию. Азарт битвы охватил столкнувшиеся отряды, никто не обращал внимания на кровь и трупы, за которые цеплялись всадники.
– Воины! Убивайте их, убивайте всех! – закричал Флавий, приподнимаясь в седле, бледный, с резко выделяющимся рубцом на лице, в развевающейся синей хламиде. – Глупая чернь, глупая чернь, – все время повторял он.
О, как ненавидел он толпу! Лишенную логики и разума, даже чувства самосохранения! Это как чумное поветрие, зараза, которую необходимо уничтожить. Глупая чернь! Какой смысл гибнуть, если ничего не изменится? В мире заведен порядок, нарушить который нельзя.
Конь в вихре битвы крутился и приседал. Черный цветок раскрывал свои острые лепестки, пахнущие благовониями и кровью. Юлий плакал злыми слезами и гнал солдат вперед. Две стрелы, одна за другой, ударили в панцирь!..
Юлий обернулся и увидел, как лучник, один из молодых вольноотпущенников Домициана, которого он часто встречал во дворце, опустившись на одно колено, медленно натягивает тетиву, отставив локоть назад. Стрела просвистела, пробив глаз претора, и разорвала мозг.
Рабыни спрыгнули с повозок и побежали, в своих широких светлых одеяниях в подвижной зернистой мгле приобретая вид чудовищных бабочек. Мужчины со смехом ловили их, тут же увлекая в темные ниши и желтые портики. Девушки сопротивлялись, а похотливые руки срывали с них одежды и драгоценности.
Как зачарованная, глядела Юлия на происходящее. Еще один всадник упал, обливаясь кровью… Юлия понимала: когда погибнут все солдаты, настанет ее час.
И она в отчаянии взывала к богам, которые неподвижно стояли на Капитолии. Она сидела в легком цизии, завернувшись в паллиум Адониса, и мрачно глядела на кровопролитие. Уродливое и все равно притягательное для нее зрелище.
Только теперь она поняла, что это происходит по всему Риму. В продолжение ночи со звоном сталкивалось оружие восставших мятежников – плебеев, рабов, чужестранцев и гладиаторов, с оружием солдат императора. Бунтари врывались в сенаторские дома, движимые жаждой наживы и насилия. Порой они встречали сопротивление вооруженных рабов и, пройдя по их трупам, широкой волной неслись дальше по залам, грабя и убивая женщин гинекея всевозможным оружием!
– Я не хочу умирать! Никогда, никогда!.. О, боги!.. О, Юлий! Где ты, где твои солдаты?.. Спаси меня!.. Адонис! Адонис! – вскричала Юлия, пораженная ужасом, увидев, что юноша упал с пробитым копьем плечом, откуда заструилась темная блестящая кровь. Его шелковистые локоны разметались по затоптанному тротуару, и отвратительные ноги не щадили их. Туника юноши была в кровавых пятнах, и Юлия не могла понять: его это кровь или чужая.
– О, нет! О, нет! Только не это! Адонис, любимый, открой глаза, посмотри на меня!.. О, нет! Умер!..
И она не знала, к кому сейчас относится этот крик отчаяния – к Адонису ли, лежавшему перед ней, или к блестящему Юлию, обласканному императором…
Юлия рыдала. Она спрыгнула с повозки, приподняла дрожащими руками голову возлюбленного и стала покрывать поцелуями его перепачканный лоб, щеки, закрытые глаза.
– Мой Адонис, – с любовью шептала она. – Ты был цветком, который я сорвала… Но это в прошлом! Ты стал львом и покинул эти края.
В отчаянии она смотрела в лицо прекрасного эфеба, странно изменившееся, спокойное и значительное…
Предрассветные жидкие сумерки, фиолетовые и страшные, как проказа, поползли по городу. Ядовитая зелень охватывала полнеба, над Ватиканским холмом занималось золотое сияние, дым пожарищ поднимался вверх и тяжело уходил к Пинцию. Глубокая тишина, наступившая в душе Юлии, не нарушалась ничем: ни резней, продолжавшейся вокруг, ни топотом преторианцев, бегущих от Широкой улицы с копьями наперевес, ни звоном оружия, ни криками умирающих – ничем.
Кто-то поднял ее на руки и, тяжело ступая, понес прочь от страшного места. Концы ее палы волочились по земле. И это было последнее, что запомнила Юлия.
– Ты лжешь, раб! – Августа вскочила. – Я велю казнить тебя, как разбойника.
Невольник стоял ни жив ни мертв, и только кланялся госпоже.
– Ты украсишь собою Соляную дорогу, бестия!
Царица швырнула в раба кубок, но промахнулась и разозлилась еще больше.
– Возьми себя в руки, царица. Этот несчастный дурак ни в чем не виноват, – сказала Гельведия.
– Я брошу его в Тибр! В яму со львами!
– Я бы охотно поддержала тебя, если бы это изменило ход событий. Случившегося не изменишь, царица!
Голос Гельведии был тверд. Она сделала незаметный знак рабу, и тот заспешил к выходу. Честолюбивая матрона смотрела в глаза царице, и взгляд этот был для нее ясен, как день. Кровь отхлынула от лица Августы, щека задергалась, и она коснулась кожи ледяными пальцами. Как дух, беззвучно заскользила царица к своей доверенной подруге:
– Ты знаешь это наверняка?
– Я видела его мертвое тело… Я явилась к тебе с вестью, но невольник опередил меня. Об этом уже говорят во дворце, и твой супруг скорбит об утрате.
Зрачки Августы расширились, она злобно зашипела в лицо матроне:
– Никогда не говори мне об этом человеке, слышишь! Мне ненавистно даже упоминание о нем. Все, к чему он прикасается – вянет и гибнет. Юлий должен был отправиться к гельветам, – но Домициан удержал его. Из одной только трусости… Сейчас Юлий находился бы в провинции, вдали от безумного города и был бы жив!
