— Нет, совсем не люблю.
Она вспомнила медальон с портретом Гриффина на своей шее, и на душе у нее стало легче.
С того самого момента, когда она увидела эту довольно неумело нарисованную миниатюру, только он один занимал ее мысли. Несмотря на ее успешный выход в свет, несмотря на то что Гриффин игнорировал ее, она никогда не думала о другом муже. Непонятно каким образом, но она сердцем привязалась к этому гиганту, упрямому и несговорчивому, больше никто из мужчин не привлекал ее внимания.
Даже во сне она не мечтала ни о ком другом. Впрочем, в ней больше говорил голос рассудка, чем сердце. Она, как в игре, сделала на него ставку. В ней не было места сердечным чувствам, и такая игра была не совсем в ее вкусе.
Помолчав, Гриффин с присущей ему откровенностью сказал:
— Приятно это слышать. Даже если бы мы разорвали помолвку. Он не стоит даже вашего мизинца; кроме того, герцог Монфор никогда не выдал бы свою племянницу за армейского капитана. Как бы то ни было, но я доволен.
Немного подумав, он добавил:
— Все это ради вашего же блага.
Розамунда напряженно размышляла над сказанным.
— Вы так сказали из-за моих родителей, которые живут раздельно. Вы, наверное, решили, что мне нравится такая жизнь?
— Я не знал, что ваши родители живут порознь.
Повернувшись, он посмотрел ей в лицо.
Ей сразу стало легче. Она улыбнулась.
— Не знать о том, как поссорился маркиз Стейн с женой? Помилуйте, милорд, где вы живете? В какой дыре?
— В Корнуолле. Видимо, это означает одно и то же.
Оценив шутку, Розамунда рассмеялась, затем вздохнула.
— Мои родители обладали удивительно несхожими характерами. Конечно, их брак — это обычный светский брак по расчету. Отец по натуре холодный, рассудительный человек. Он терпеть не мог сцен, но если его выводили из себя... — Розамунда передернула плечами. — А мать была очень вспыльчивой. Она обожала устраивать сцены и закатывать истерики, во время которых бросала все, что попадало ей под руку: фарфоровую посуду, разные вещи... Однажды она швырнула в отца каминные часы, но, конечно, промахнулась. Хотя со временем, как мне кажется, кто-нибудь из них все равно убил бы другого. Когда отцу надоело, они разошлись, а нас на время отослали из дому.
— Именно тогда вас взял к себе герцог?
Она покачала головой, удивляясь про себя, куда завел их разговор и как далеко он отклонился в сторону от того, что ей хотелось сказать.
— Нет, это случилось позже, после того как умер отец и мы остались целиком на попечении мамы. Вот тогда герцог и стал нашим опекуном. Он взял и Ксавье и меня к себе. В итоге все оказалось не так уж и плохо.
— Но все равно это не родной дом.
— Как сказать. Нам там было совсем неплохо. Со мной были брат и кузины. Я их всех очень люблю. Нет, мне ничего не хотелось бы менять в своем прошлом.
Они подошли к центру парка, где на небольшой открытой площадке возвышалась статуя.
— Вот мы и пришли. Что скажете? — спросила Розамунда.
— Стоит как-то неустойчиво, того и гляди ненароком упадет.
— Надеюсь, что этого не случится. Такое происшествие будет оскорбительным для королевского величия.
Минута или две прошли в безмолвном созерцании. Наконец Розамунда указала на шедшую вправо тропинку:
— Давайте вернемся другим путем.
Она взяла Гриффина под руку, ее движение было естественным и непринужденным, словно ходить вдвоем для них было привычным делом. Оба явно не спешили вернуться.
Гриффин первый нарушил затянувшееся молчание:
— А вы? А вам хотелось бы жить... раздельно?
Розамунда покачала головой.
— Нет, так жить мне совсем не хочется. Я давно мечтала о счастливой семейной жизни, о том, чтобы жить всем вместе. — От волнения голос Розамунды дрогнул. — Большего мне нечего желать.
— Никогда не слышать резких слов или возражений? — Гриффин невесело улыбнулся. — Может быть, вы не знаете, но у меня довольно вспыльчивый характер.
— Ну что ж, видимо, придется примириться с этим, — не растерявшись, ответила Розамунда.
Ей уже приходилось вносить гармонию в хаос, примирять более вспыльчивых людей, чем Гриффин. Что же касается его, то он, если вдуматься, все еще мальчишка, прячущийся под маской взрослого мужчины.
Да-да, большой, сильный, очаровательный, здоровенный мальчишка.
Она вздохнула. В этот миг ей даже стало жаль, что она не согласилась выйти замуж побыстрее.
Но поступить иначе было невозможно. Прояви она слабость и уступчивость, и тогда он помыкал бы ею и между ними никогда не возникло бы такого понимания, как сегодня, во время их короткой прогулки. Ключом к этому чудовищу была она сама: следовало оставаться твердой и неуступчивой, даже когда он сердился и выходил из себя, особенно в эти моменты.
Собравшись с духом, она задала давно мучивший ее вопрос:
— Почему за все эти годы вы ни разу не приезжали ко мне?
— По многим причинам, — помолчав, признался он. — Но ни одна из них никак не связана с вами.
Розамунда задумалась. Какой неожиданный ответ! Был ли он лестным для ее самолюбия или оскорбительным? Она никак не могла понять. Последние дни, исполненные тайной радости, внесли смятение в ее душу, и сейчас она была не в состоянии решить столь важный для нее вопрос. Лучше всего было отложить все непонятное, все недоумения на потом, когда она успокоится и хладнокровно во всем разберется.
Розамунда искоса посмотрела на него. Лицо Гриффина не выражало ровным счетом ничего: он словно ушел в себя, спрятался в раковину, откуда его было очень трудно извлечь.
Увидев эту отстраненную холодную маску, она поняла: сейчас от него все равно ничего не добьешься.
— Хорошо, не будем ворошить прошлое. Теперь вы в Лондоне, и скоро начало светского сезона. Будем наслаждаться. — И поспешно добавила, не позволяя ему возразить: — Да-да, наслаждаться, милорд.
В его глазах опять заплясали веселые огоньки.
— Ах да. Припоминаю кое-какие пункты из нашего соглашения, которые действительно сулят наслаждение.
Она шумно вздохнула: что он имел в виду?
Заметив ее растерянность, он еле заметно улыбнулся.
— Сегодня вечером и начнем.
От низкого мужественного тембра его голоса, от горячего дыхания, опалившего лицо, мурашки забегали по спине Розамунды. Что же он имел в виду? От взметнувшихся в ее голове предположений и догадок ей стало жарко. Сердце забилось гулко и быстро. Краска залила лицо, кожа на груди тоже предательски покраснела.
По-видимому, он имел в виду близкие, интимные отношения.
Не следует ли ей признаться, что она с нетерпением ждет начала? Пожалуй, нет, не стоит быть столь откровенной. Что-то внутри ее подсказывало: надо оказать сопротивление, чтобы пробудить в нем еще большую чувственность.
