Не надо было ему смотреть. От этого желание только усиливалось, а на что ему иметь желания? Но и отвернуться не было сил — скорей уж он отвернулся бы от врат небесных.
Да и что ему эти небесные врата? Силван — вот для него врата рая.
Но пока что он опять — сторож у этих врат. Ранду и приятно было, что он дает ей отдохнуть, как бы дарит покой, и в то же время хотелось вырвать ее из этой безмятежной умиротворенности. Пусть глаза откроет, прижмется к нему, застонет от удовольствия.
Ранд даже вздрогнул, до того ясно все это себе представил, вкус ее на губах почувствовал.
Пальцы его двигались все выше, нежно поглаживая ее ногу, а сам он склонился к Силван, так что его губы чуть не коснулись ее волос.
— Может, вы обо мне думаете и потому заснуть не можете?
Глаза ее распахнулись, но в них не было страха, как перед этим. Только какое-то сонное любопытство.
Он прикасался к ней как целитель, изображая искусного знахаря, но пожирал ее взором влюбленного. Она оцепенела, уловив его взгляд, устремленный на то место, которое ему невероятно хотелось поцеловать. Дремоту как рукой сняло, глаза прояснились, как будто полуденное солнце прогнало набежавшие на небо тучки. На этот раз Силван сумела высвободить свою ногу из его цепких пальцев и надежности ради отодвинулась от него подальше. Усевшись поодаль, она потянула юбку вниз с таким ожесточением, словно опасалась, что он сможет вновь приподнять ее одной лишь силой своей мысли. Потом быстрым, безошибочным взмахом руки она не глядя ухватила сиротливо лежавшую соломенную шляпу и водрузила ее на голову.
— Вы — испорченный человек.
— Просто мужчина. К тому же истомленный желанием, — поправил ее Ранд. — Так я угадал, почему вы не высыпаетесь? Да или нет?
— Нет! Нет! — Силван отвернулась, благо широкие поля ее шляпки позволяли ей укрыть лицо от его нескромного взгляда. — Окажите любезность, верните мою туфлю.
Ранд собрался было передать ей этот предмет из рук в руки, но она отдернула свою ладошку так резко и держала при этом голову так решительно, так стараясь не встречаться с ним глазами, что он заколебался: Она и так уже решила, что он испорчен и порочен. К чему увеличивать список своих прегрешений? А впрочем, почему бы и нет? Вернув туфельку себе на свои колени, он сказал:
— Сами возьмите.
Вся ее растерянность улетучилась как дым — он, стало быть, исцелил ее в один миг. Встав на ноги, она подошла к его креслу и только наклонилась, чтобы взять туфлю, как он поймал ее за руки и усадил к себе на колени. Силван снова попробовала вырваться, но он цепко держал ее запястья, и, воюя за свободу, она в негодовании выпалила:
— Вы — мошенник, жулик, вы, сэр, — уголовник, на вас пробы ставить некуда, и я…
— Поцелуете меня?
— С чего это вдруг? В порядке поощрения за ваши безобразия?
— Нет, в порядке выкупа. Вам же нужна обувь?
Вывернувшись, она опять потянулась за туфлей, а он дождался, пока она ее возьмет, и лишь тогда попытался опять схватить Силван. Краска залила ее щеки, стоило ей распознать коварный замысел Ранда.
— Ваши мальчишеские выходки, сэр, не производят на меня впечатления.
— Зато ваши прикосновения меня очень даже впечатляют. — Он наклонился к ней. — Один поцелуй.
— Ни в коем случае. — Она попробовала вырваться.
И на этот раз Ранд удержал ее:
— Тогда — два поцелуя.
Конечно, он должен был это предвидеть, но в тот момент ему и в голову не пришла возможность такой реакции. Одна рука Силван оставалась свободной, и вот этой-то свободной рукой она съездила его по физиономии. И до того крепко, что у него аж в ушах зазвенело. Обхватив своей рукой ее голову на манер циркового борца, он притянул ее лицо к своему и рассмеялся прямо ей в глаза.
— Тяжела же ваша карающая десница, о моя госпожа, и вы задолжали мне уже три поцелуя, коль уж вы позволили себе пустить ее в ход.
Силван увернулась от первого поцелуя, а когда он поцеловал ее во второй раз, осталась холодной, безучастной, недвижной, но уже третий.., ах, как же не хватало постели, того мрака и той близости, что смогли вызволить ее из пут сдержанности в прошлый раз. Но он все же попытался доказать себе и ей, что способен вызвать у нее отклик и тут, на ветру и под жарким солнцем. И ему это, кажется, удалось. Разжав, наконец, объятия, Ранд ласково провел рукой по ее щеке и прошептал:
— Если бы вы пришли ко мне как-нибудь ночью, я бы показал вам, что такое настоящее удовольствие.
Ее веки упали вниз, а ресницы у Силван были такими длинными, что отбрасывали заметные тени на скулы. Она отвечала тоже шепотом:
— А что, вы способны на удовольствия?
— Не знаю. Но даже если я сам ни на что не годен, вы удовольствие получите, это я вам обещаю.
Он так и не понял, не смутил ли ее опять, да и не знал, правильно ли она поняла его слова, но, прежде чем он решился задать следующий вопрос, вдруг возле самого уха прозвучало:
— А что это вы делаете, дядя Ранд?
Силван и Ранд испуганно отпрянули друг от друга и увидели Гейл. Девочка стояла неподалеку, склонив голову набок, и наблюдала за возней взрослых, озадаченно наморщив лоб. Силван только с ужасом вздохнула и, схватив туфельку, вскочила с колен Ранда. На этот раз он и не пытался ее удержать.
— Несчастное дитя, — обратился Ранд к девочке. — Ты тут давно?
Поджав губы и мастерски копируя чопорные манеры тети Аделы, Гейл ответила:
— С того самого времени, как вы начали бороться.
— А почему ты ничего не сказала? — Силван, судя по голосу, по-настоящему разозлилась, хотя, может быть, оттого, что ей никак не удавалось нацепить на ногу свою туфлю.
— Я вас звала, но вы не услышали.
— Силван смерила взглядом Ранда, потом со вздохом воздела глаза к небу, словно решение всех проблем следовало искать там, наверху, меж кудрявых облаков.
— Это, верно, потому, что я слишком громко визжала, да?
— Дядя Ранд зато смеялся. Тоже громко. А потом с чего-то вдруг поцеловал вас, а я не поняла — за что это.
Ранд решил предупредить дальнейшие расспросы на столь щекотливую тему и подумал, что откровенное признание может пойти на пользу.
— Я просто решил показать мисс Силван, как она мне нравится.
— И потому вы так себя вели? — Девочка неодобрительно покачала головой.
Ранд вообразил, как должны выглядеть со стороны его приставания к Силван, и понял, что не всякому такое зрелище придется по вкусу. Не удивительно, что девочке это их развлечение показалось странным и что в голосе ее такое неудовольствие — сам он, помнится, испытал отвращение, впервые увидав нечто подобное. Было ему тогда лет десять, примерно столько же, сколько сейчас Гейл.
— А ты что тут делаешь, ветреница Гейл? — решил он сменить тему.
