Мистер Балдерби, призванный также в свидетели, показал под присягой, что Генри Дунбар был главой торгового дома на улице Св. Гундольфа. После этого следствие было отложено и мистер Дунбар отведен в тюрьму, хотя Артур Ловель и протестовал, объявляя, что не было никакого обвинения, которое оправдывало бы его заключение.
Мистер Дунбар все же упорствовал и не хотел идти на поруки; он заявил, что лучше останется в тюрьме, чем выйдет из нее неоправданным.
— Я не выйду из винчестерской тюрьмы, — говорил он, — пока мое имя не будет очищено от тяготеющего над ним подозрения.
Тюремные власти обходились с ним с величайшим уважением и предоставили ему лучшие комнаты. Артуру Ловелю и мистеру Балдерби было позволено навещать его в любое время.
Между тем в Винчестере все громко выражали свое неудовольствие против властей, заключивших в тюрьму миллионщика.
Действительно, история была странная, непонятная. Английский джентльмен, обладающий баснословным богатством, вернулся из Индии и спешил обнять свою единственную дочь; но не успел сойти на берег, как его остановили грубые, бестолковые власти и посадили в тюрьму.
Артур Ловель делал все, что мог, для скорейшего окончания этого неприятного дела. Отец Лоры не очень пришелся ему по вкусу, но он был уверен в его невиновности и потому решился во что бы ни стало очистить имя Дунбара от ложного обвинения.
Для достижения своей цели он велел полиции разыскивать неизвестного человека, с разбойничьим лицом, которого видели в роще в день преступления. Сам же отправился из Винчестера разыскать больного старика, Самсона Вильмота. Его показания в этом деле были очень важны, ибо могли бросить свет на прошедшую жизнь умершего и на его отношение к Дунбару.
Ловель останавливался на каждой станции и наводил справки; наконец в Базинстоке ему сказали, что там действительно один старик, ехавший с братом, неожиданно занемог и вскоре умер. Судебное следствие установило, что он умер естественной смертью и тело его похоронено несколько дней тому назад на приходском кладбище.
Ловель посетил Базинсток 21 августа, а старик умер, по словам трактирщика, 17-го в два часа, то есть немедленно по уходу брата. После рокового удара бедный Самсон не произнес ни одного слова.
Итак, тут нельзя было ничего узнать. Смерть закрыла уста этого свидетеля.
Но если б Самсон Вильмот и был жив, что он мог сказать? Предыдущая жизнь несчастного не могла объяснить тайну его убийства. В сущности, это убийство было очень простое, обыкновенное: злодей польстился на платье, часы и несколько соверенов, которые, вероятно, были в кармане Джозефа Вильмота.
Обвинение, павшее на Генри Дунбара, поддерживалось только двумя фактами: во-первых, его последнего видели в обществе убитого, и, во-вторых, его показания противоречили показаниям сторожа касательно времени, проведенного им в роще. Но на подобных основаниях никакой судья в здравом рассудке не мог предать человека уголовному суду.
Пока все это происходило в Винчестере, Маргарита ждала своего отца. Она ждала его до тех пор, что сердце ее изныло от тоски, но она все еще не отчаивалась. Он обещал вернуться 16-го вечером, к десяти часам; но он не всегда держал свое слово. Он часто оставлял ее таким образом и пропадал целыми днями, целыми неделями. Поэтому в его отсутствии не было ничего особенно странного или удивительного, и молодую девушку терзала не боязнь, что он никогда не воротится, нет, ее мучила мысль, что он мог совершить какое-нибудь преступление. Она теперь знала, что он вел бесчестную жизнь. Он сам рассказал ей роковую тайну. Она уже более не могла заступаться за него, когда другие станут его осуждать; она должна теперь только молить о пощаде, о милосердии.
Бедная девушка гордилась своим отцом, несмотря на то, что он был отверженный; она гордилась его умом и приличными манерами, возвышавшими его надо всеми людьми его класса, поэтому мысль о его преступлениях поражала ее в самое сердце. Она жалела его и старалась извинить все его поступки. «Если мой отец преступник, то за это отвечает не он, а Генри Дунбар», — думала она. Мысль об этом человеке и о страшном зле, которое он сделал отцу ее, не покидала ее ни на минуту.
Долго ждала она отца, и одному небу известно, сколько она выстрадала в это время. Прошла неделя, другая, а он все не являлся. Ей даже в голову не приходила мысль, что он мог умереть, занемочь; нет, она опасалась, только чтобы он не сделал чего дурного. Она ждала его каждый час, каждую минуту, но он не являлся. Несмотря, однако, на все свое беспокойство, молодая девушка с необыкновенным рвением исполняла свои обязанности. Когда она давала свои уроки, мысли ее могли далеко уноситься, но глаза пристально смотрели на ноты, на пальцы учениц. Жизнь ее с самого детства была трудная, полная тяжелых испытаний; она привыкла скрывать свое горе и беспокойство, так что никто посторонний и не замечал перемены в молодой девушке.
Один только человек видел и чувствовал, что с бедной учительницей что-то неладно, — Клемент Остин. Он уже научился понимать сложную, постоянно изменявшуюся игру ее физиономии и ясно видел неожиданную перемену, происшедшую в ней в последнее время. Она по-прежнему слушала его, когда он рассказывал ей что-нибудь о своих любимых книгах или о музыке, но на лице ее уже не видно было прежней улыбки удовольствия, и часто он слышал, как она тяжело вздыхала, сидя за уроком.
Однажды он спросил, не случилось ли какой-нибудь неприятности и не может ли он или мать его помочь ей чем-нибудь. Она поблагодарила его, сказав, что с ней не случилось ничего неприятного и она не нуждается ни в чьей помощи.
— Но я уверен, что у вас есть что-то на сердце, — возразил Остин. — Не сочтите это за дерзость, но я в этом убежден.
Маргарита только покачала головой.
— Так я ошибаюсь? — спросил Клемент.
— Да. У меня нет никакого особого горя; я только немного беспокоюсь об отце, который долго не возвращается домой. Но в его отсутствии ничего нет странного; это часто с ним случается, и, конечно, когда он воротится, то пожурит меня за то, что я так много беспокоилась о нем.
Вечером 27 августа Маргарита давала, как всегда, свой урок, и по окончании заболталась с миссис Остин и Клементом, который совершенно забросил свои вечерние прогулки в те дни, когда его племянница брала уроки. Они говорили о разных вещах, и потому неудивительно, что разговор коснулся и винчестерского убийства.
— Ах, мисс Вентворт, — воскликнула миссис Остин, перебивая своего сына, излагавшего теории своего любимого Карлейля, — вы, вероятно, слышали об ужасном убийстве, наделавшем столько шума?
