Ознакомительная версия.
Юлий склонил голову набок. Как большая отцовская собака – как же ее звали? Маленькая Гермиона-Клеопатра так боялась ее, и, казалось, имя этого черного чудовища никогда не изгладится из памяти, а вот – забыла.
– Ты умная девочка, – произнес он наконец со вздохом. – Очень умная. Я рад, что ты была в моей жизни.
Была? Почему – была? Он… уезжает? Она запаниковала. Она не сможет! Не сможет сама! Ей… просто страшно одной! Ее убьют! И ее, и будущего Птолемея четырнадцатого! А ребенок?! Ребенок должен родиться совсем скоро! Неужели он уедет до рождения сына?
Она сжала кулаки с такой силой, что ногти воткнулись в ладони. Уж ползать у него в коленях и просить не оставлять ее она не станет точно. Жизнь – важнее всего, но не важнее чувства собственного достоинства. Не умеешь сохранить его – лучше умри.
– Ты умная и сильная девочка, – повторил Юлий. – Слушай меня внимательно. Мы с тобой поступим так: Птолемей Дионис, твой брат, утонул, но его тело смогли достать лучшие ныряльщики. Римские ныряльщики, ты поняла?
Она кивнула, не очень уверенная в том, что улавливает его мысль.
– Мы покажем тело царя желающим его увидеть. Правда, не слишком близко.
– Но…
– Ты хочешь знать, где мы возьмем тело? Думаю, в Александрии регулярно умирают подростки примерно такого возраста: в городе все-таки три миллиона жителей.
– А если…
Ей стало страшно. А если никто не умер – что, следует взять первого попавшегося мальчика возраста Птолемея, хоть отдаленно его напоминающего, и… убить?
Как случалось уже не раз, Цезарь уловил ее мысль. Лицо его стало жестким.
– Политика – достаточно жестокая вещь, моя дорогая царица. И если бы ради спокойствия государства следовало убить одного подростка – это пришлось бы сделать. Ты уже могла видеть, к чему приводит гражданская война, и должна знать, что объявись вдруг самозванец, называющий себя твоим братом Птолемеем, трупов будет гораздо больше. К тому же ты должна была уже за это время хоть немного понять меня, и понять, что я стараюсь не проливать крови, если только это возможно. Нам нужно любое тело подходящего телосложения, остальное сделают жрецы. Они могут загримировать покойника так, что ты сама, стоя в двадцати шагах, будешь почти уверена в том, что это именно Птолемей.
От удивления она немного приоткрыла рот.
Цезарь усмехнулся:
– Ты что, не знала? Эх, ты, фараон! Ладно – твой отец и твой брат, они правили исключительно Александрией, не чтили египетских богов, не знали языка и не имели представления, что делается за пределами города. Но ты!
Клеопатра почувствовала, что щеки и уши стали горячими. И в самом деле – стыдно! Она изучала свою страну еще тогда, когда под вопросом была не только возможность сесть на престол, но и просто – выжить. Она читала древние рукописи. Посещала храмы. Общалась со жрецами. Несколько храмов даже находились под ее патронатом. Цезарь же в Александрии менее полугода, а уже знает больше, чем она!
Понемногу она успокоилась: он и в самом деле – великий человек. На пьедесталах его статуй написано, что он – живой потомок Венеры и Марса. Получается – полубог. Он и есть полубог. Если бы ей такого соправителя – величайшей страной мира был бы не Рим, а Египет.
Через десять дней она достаточно легко и быстро произвела на свет сына – здорового, крикливого и крупного младенца мужского пола.
– Никогда не видела таких красивых детей, – сообщила повитуха помощнице и сделала жест, отгоняющий злых духов.
Если бы об этом сказали Клеопатре, она бы была уверена: просто льстят. Конечно, у кого же могут быть самые красивые дети, как не у царицы?
Но она лежала с закрытыми глазами, словно уснула, и слова повитухи предназначались не ей.
– Беленький такой, чистый… Уже считай, двадцать семь годков я младенцев принимаю, а такого впервые вижу.
– Говорят, красные более живучи, – помощница, молодая девица, младше самой Клеопатры лет на пять, отличалась болтливостью и, видимо, просто не могла допустить, что в ответ на фразу повитухи не прозвучат ее слова.
Повитуха, поджарая египтянка с могучей грудью (предмет всегдашней зависти Клеопатры!), не раздумывая, шлепнула помощницу по тощему заду.
– Молчала бы уже, дуреха! Никакого понятия, пуповину перерезать – и то не можешь, а туда же, с рассуждениями… Живучие… Да красные просто чаще всего рождаются. А этот – всем красавчикам красавчик!
– В отца, видать, – мечтательно вздохнула помощница. – Ты его видела, Кифи? Такой мужчина!
Клеопатра с трудом удержалась от смеха. Да уж, имя повитухи подходило ей как нельзя лучше[8]. Интересно, как зовут эту тощую, мелкую (совсем недавно и она, Клеопатра, выглядела примерно так же!) помощницу?
Но ответа на этот вопрос она так и не получила: повитуха Кифи называла помощницу как угодно, но только не по имени. Чаще всего звучали эпитеты «дуреха» и «бестолочь».
– Красавец. Да не тебе.
– А она, – это – шепотом, и легкий кивок в сторону «спящей» роженицы, – не красавица… И тощая совсем…
– Больно ты понимаешь! – повитуха фыркнула. – Ты-то ее сегодня, считай, впервые увидала. А я и до того видела. Не красавица! А как глянет – так у всех мужиков челюсти и отвисают!
– Может, она их заколдовывает?
– Дура! Она просто такая вся… женщина!
– Ой! А мы с тобой что, не женщины, что ли?
– Вот именно, что «что»! Мы бабы. А она – женщина. Я ж говорю: как поглядит – так и все. А если еще рассмеется! Голос у нее такой… особенный.
«Оказывается, у меня особенный голос. Почему мне никто и никогда не говорил об этом раньше?»
– А все-таки хорошо, что ребеночек на отца похож, – подумав, заявила молодая. – Все-таки Цезарь – он совсем особенный.
– Вот дура ты и есть дура. Мальчонка должен быть похож на мать, тогда счастливым будет. Девчонка – на отца, мальчишка – на мать. А такой и умненьким будет, и красивеньким, а счастья иметь не будет.
– Ну вот, я же говорю, те, что красные рождаются, более счастливые! – совсем невпопад заключила безымянная помощница и получила оплеуху.
Под их перебранку Клеопатра неожиданно заснула.
Ей снился мальчик, ее сын. Он был удивительно похож на Юлия: не только цветом волос – ярким, золотистым, – не только глазами, их формой и цветом, но и общим твердым очертанием лица. Она еще успела удивиться во сне: как это так – обычно у маленьких деток мордашки круглые и пухлые, никакой «твердости» и «четкости» и в помине нет…
Но разобраться с этим она не успела, поскольку была грубо и бесцеремонно разбужена. Ребенок – вполне реальный ребенок, белокожий, с головой-дынькой и пока еще пухлыми губами, – хотел есть и кричал.
Ознакомительная версия.
