Трешем расхаживал по холлу в ожидании Джейн; он послал Хокинса наверх, чтобы тот позвал ее. И вот Джейн появилась у лестницы. Остановившись на площадке, она на мгновение замерла – бледная и хмурая, но вместе с тем прекрасная. Казалось, простенькое муслиновое платье сотворило чудо, превратив скромную девушку-служанку в изящную и грациозную леди. Что же касается ее волос… Джоселин не мог оторвать от них взгляда. Они были уложены довольно просто – не в виде копны мелких завитков и крупных локонов, как он ожидал, – но все же без прежней строгости. Мягкие и блестящие, от природы вьющиеся волосы – чистое золото.
– Поразительно, – пробормотал наконец герцог. – Бабочка вылупилась из кокона.
– Было бы гораздо лучше, если бы мы отказались от этой затеи, – проговорила в ответ Джейн.
Джоселин подошел к подножию лестницы и, пристально глядя в глаза девушки, протянул ей руку.
– Вы ведь не боитесь? Мои гости вас ждут.
– Они будут разочарованы, ваша светлость.
Джейн умела держать себя в руках. Она и сейчас не выказывала страха, напротив, вздернула подбородок и расправила плечи. Однако по-прежнему стояла на площадке.
– Мои гости вас ждут, – повторил Джоселин. – Идемте, Джейн.
Она медленно спустилась по ступеням, и Трешем повел ее в гостиную. Ему вдруг пришло в голову, что его сиделка обладает осанкой герцогини. Наверное, при иных обстоятельствах эта мысль позабавила бы Джоселина. Но сейчас ему было не до смеха. Сирота? Воспитанница приюта? Девушка, которой приходится зарабатывать себе на пропитание? Маловероятно. Каким глупцом он оказался, поверив ей.
Следовательно, Джейн Инглби его обманула.
– Сначала «Барбару Аллен», – сказал Джоселин. – Она привычнее для моих пальцев.
– Да. Хорошо. Ваши гости еще не разъезжаются?
– Вы надеялись, что они уже отбыли почивать? Никто не уехал, Джейн.
Герцог остановился у двери в гостиную. В следующее мгновение слуга распахнул дверь, и они переступили порог.
«Она похожа на чудесный цветок, выросший среди тепличных растений», – думал Джоселин. Он вел девушку по проходу меж стульев, И гости взирали на нее с нескрываемым любопытством.
– О, да это же мисс Инглби! Джейн узнала голос Конана Броума.
Гости зашептались – знавшие, кто такая мисс Инглби, делились с теми, кто слышал это имя впервые. Но все присутствующие, разумеется, слышали историю о том, как некая помощница модистки отвлекла внимание герцога Трешема во время дуэли с лордом Оливером, а затем стала его сиделкой.
Джоселин вывел девушку на середину комнаты и повернулся к гостям.
– Леди и джентльмены, – сказал он, – я уговорил мисс Инглби спеть для вас, ибо она обладает замечательным голосом – ничего подобного я прежде не слышал. К сожалению, у нее не тот аккомпаниатор, которого она заслуживает. Я играю кое-как, но, надеюсь, вы забудете обо мне, когда она запоет.
Джоселин откинул фалды фрака, усаживаясь на скамью, положил трость на пол, и руки его на мгновение замерли над клавишами, Джейн по-прежнему стояла в нескольких шагах от него, но он, казалось, забыл о ней. Ему стало страшно. Герцог Трешем, не раз смотревший в дуло пистолета на дуэли – причем смотрел и глазом не моргнув, – боялся играть перед публикой, собиравшейся слушать не его, а Джейн. Он чувствовал себя так, будто его выставили нагим перед зрителями.
Наконец, собравшись с духом, Джоселин стал играть «Барбару Аллен».
Джейн запела слабым срывавшимся голоском, но вскоре успокоилась. Успокоился и Трешем. Теперь он играл почти машинально, играл, наслаждаясь пением Джейн. А она, очевидно, воодушевленная присутствием слушателей, пела даже лучше, чем ночью, лучше, чем днем, во время репетиции. Гости же оказались на редкость благодарной аудиторией – они слушали затаив дыхание. Джоселин был уверен: никто не посмеет шевельнуться, пока певица не умолкнет. Наконец воцарилась тишина – полная, абсолютная тишина.
И вдруг раздались аплодисменты – не вежливые хлопки; а искренние аплодисменты благодарных зрителей, в полной мере оценивших талант певицы.
Удивленная таким приемом, Джейн смутилась. Однако тотчас же взяла себя в руки и, поблагодарив слушателей кивком, стала ждать, когда стихнут аплодисменты.
Минуту спустя она снова запела, на сей раз – «В печали ты» Генделя. Пожалуй, лучшей партии для контральто не существовало – Джоселин всегда так считал. Но сейчас ему казалось, что это произведение написано специально для Джейн. Он даже забыл о трудностях, связанных с подбором музыки, – нот герцог не знал и просто подыгрывал богатому, хорошо поставленному голосу; он играл и чувствовал, как сжимается горло от подступающих слез.
– «В печали ты? – пела Джейн. – Музыка утолит твою печаль. В заботах ты? В музыке найдешь покой, найдешь покой…»
«Как долго меня терзали заботы и печаль», – думал Джоселин, играя. Он знал чудесную власть музыки, знал, что звуки способны заглушать сердечную тоску. Но это лекарство всегда считалось для него запретным. Это средство предназначалось для изнеженных созданий и было недостойно мужчины, тем более – представителя рода Дадли.
– «Музыка взывает к тебе голосом Бога», – пела Джейн.
Да, именно так. Музыка – это глас Божий. Но Дадли привыкли выражать свои мысли иначе – отнюдь не божественным языком, а слушать совсем не умели. Во всяком случае, не слышали того, что не имело отношения к их ежедневным заботам. Они никогда не слушали музыку, ибо опасались, что она заманит их в царство духа, увлечет туда, где бессильны обычные слова и где властвуют чувства.
Наконец певица умолкла, и Трешем, по-прежнему чувствовавший спазмы в горле, на мгновение прикрыл глаза. Открыв их, он увидел, что гости аплодируют стоя, а Джейн в смущении потупилась.
Немного помедлив, Джоселин подобрал с пола трость и, опираясь на нее, поднялся на ноги. Затем взял Джейн за руку и высоко поднял ее над головой. Девушка, наконец, улыбнулась и сделала реверанс.
На бис она исполняла веселую и незатейливую «Робин Адер». Трешем же думал о том, что завтра, наверное, будет подтрунивать над Джейн, но сегодня он мог лишь восхищаться ею.
Когда выступление закончилось, Джейн быстро направилась к двери. Ока полагала, что ей не место среди гостей – ведь настало время ужина. Но Фердинанд неожиданно преградил ей дорогу.
– Мисс Инглби, – проговорил он с искренней улыбкой, – вы замечательно поете. Я восхищен. Разрешите проводить вас в столовую.
Фердинанд снова улыбнулся и с поклоном предложил девушке руку. Он умел быть обаятельным, когда забывал о лошадях, охоте и нелепых пари в клубе.
Джоселин пришел в ярость, абсолютно неуместную в данный момент.
