— И результаты, кажется, удивили тебя.
— Эти поверхности обширны и предлагают немалый материал для наблюдений.
— Как ты бесстрастен! — воскликнула миссис Олмонд.
— Могу ли я быть иным, когда вокруг меня страсти так и кипят? Впрочем, надо отдать должное Таунзенду — его страсти подчинены рассудку.
— Не могу судить о Морисе Таунзенде, — сказала миссис Олмонд, — но Кэтрин меня ничуть не удивляет.
— А меня, признаться, немного удивляет. Она, должно быть, терзается и мечется от одного решения к другому.
— Лучше признайся, что тебя это попросту забавляет. А я не вижу ничего забавного в том, что твоя дочь тебя так обожает.
— Мне интереснее определить границы ее обожания.
— Оно кончается там, где начинается другое чувство.
— Вовсе нет; это было бы слишком просто. Ее чувства сплетаются и смешиваются, и смесь эта по составу весьма необычна. Из нее, конечно, родится какая-то новая стихия, и мне хочется увидеть, что это будет такое. Я дожидаюсь с любопытством и даже с волнением; вот уж не думал, что Кэтрин когда-нибудь доставит мне подобные переживания. Я весьма признателен ей за это.
— Она останется ему верна, — сказала миссис Олмонд, — верна до конца.
— Да, я же говорю — она не отступится.
— Мне больше нравится «верна». Простые натуры хранят верность, несмотря ни на что, а Кэтрин — натура очень простая. Переживания редко оставляют в ней глубокий след, но уж если что запало ей в душу — то на всю жизнь. Это как с медным чайником: сделаешь на нем вмятину, и, как ни наводи потом лоск, пятно все равно останется.
— Попробуем навести лоск на Кэтрин, — сказал доктор. — Свезу-ка я ее в Европу.
— Она и в Европе его не забудет.
— Ну так он ее забудет.
— Тебе и впрямь этого хочется? — серьезно спросила миссис Олмонд.
— Чрезвычайно! — ответил доктор.
Меж тем миссис Пенимен, не теряя времени, снова написала к Морису Таунзенду. Она попросила удостоить ее еще одного свидания, но на сей раз местом встречи избрала не закусочную: она предложила ему встретиться в портале церкви, в воскресенье после дневной службы, причем из осторожности назвала не тот храм, который обычно посещала и где прихожане стали бы, по ее мнению, подсматривать за ними. Она выбрала менее респектабельный район; и вот, в назначенный час выйдя из церкви, миссис Пенимен увидела стоящего поодаль Мориса Таунзенда. Не показав виду, что узнала его, она перешла улицу; некоторое время молодой человек следовал за ней, пока наконец миссис Пенимен не обернулась к нему с улыбкой:
— Простите мне эту внешнюю бесстрастность. Вы сами понимаете, чем она объясняется. Осмотрительность прежде всего.
Когда же он спросил, куда она предпочитает теперь идти, миссис Пенимен шепнула:
— Куда-нибудь, где мы не станем привлекать внимание.
Будучи не в лучшем расположении духа, Морис не слишком галантно ответил:
— На этот счет я не обольщаюсь: не так уж мы привлекательны.
И молодой человек беспечно повернул к центру города.
— Надеюсь, — продолжал он, — вы пришли сказать мне, что старик сдался.
— Боюсь, что у меня для вас не самые счастливые вести; и все же я предвестница скорее мира, чем войны. Я много думала в последнее время, мистер Таунзенд.
— Вы слишком утруждаете себя.
— Да, вероятно. Но я ничего не могу с собой поделать, у меня очень деятельный ум. И если я отдаюсь чему-то, то отдаюсь целиком. За это я расплачиваюсь своими знаменитыми мигренями. Мне точно обруч сжимает голову! Но я ношу его, как королева свою корону. Поверите ли, у меня и сейчас мигрень. Однако я ни за что не пропустила бы нашего рандеву. Мне надо сообщить вам кое-что очень важное.
— Я весь внимание, — сказал Морис.
— Пожалуй, я немного опрометчиво посоветовала вам тогда обвенчаться как можно скорее. Я много думала и теперь несколько иначе смотрю на это.
— Вы, кажется, обладаете способностью менять свое мнение ежедневно.
— Ежеминутно! — сказала миссис Пенимен таким тоном, словно это удобное свойство составляло одну из самых блестящих ее способностей.
— Я вам рекомендую выбрать какую-нибудь точку зрения и придерживаться ее, — заметил Морис.
— Ах, выбрать почти невозможно. У меня такое беспокойное, такое ненасытное воображение. Из-за него я, может быть, плохая советчица, но зато незаменимый друг!
— Незаменимый друг, который дает плохие советы! — сказал Морис.
— Не преднамеренно! Незаменимый друг, который готов, рискуя всем, лететь на свидание, чтобы нижайше просить прощения!
— Что же вы теперь мне посоветуете?
— Набраться терпения. Следить и выжидать.
— Это плохой совет или хороший?
— Не мне судить, — с достоинством ответила миссис Пенимен. — Могу лишь сказать, что он идет от чистого сердца.
— А на будущей неделе вы посоветуете мне что-нибудь другое и тоже от чистого сердца?
— На будущей неделе мне, может быть, придется объявить вам, что меня лишили крова!
— Лишили крова?
— Брат устроил мне ужасную сцену. Он угрожал мне — сказал, что если что-нибудь случится, он меня выставит за дверь. Вы же знаете, я бедна.
По представлениям Мориса, у миссис Пенимен имелась кое-какая недвижимость, но он, естественно, воздержался от замечаний.
— Меньше всего мне хочется, чтобы вам пришлось страдать из-за меня, сказал он. — Что за злодей, однако, ваш братец — судя по вашим словам!
Миссис Пенимен замялась.
— Остин, во всяком случае, далеко не образцовый христианин.
— И вы советуете мне ждать, пока он станет таковым?
— По крайней мере дайте ему успокоиться. Потерпите, мистер Таунзенд. Помните, вас ждет драгоценная награда.
Некоторое время Морис молчал и на ходу раздраженно постукивал тростью по ограде.
— До чего же вы непостоянны! — вырвалось у него наконец. — А я-то уже вырвал у нее согласие на тайный брак.
Миссис Пенимен и впрямь не отличалась постоянством, ибо, услышав эту новость, она чуть было не подпрыгнула от радости.
— Да? Когда же? Где? — вскричала она, остановившись.
Морис отвечал неопределенно:
— Это еще надо решить. Но она дала согласие: мне теперь чертовски неудобно идти на попятный.
Миссис Пенимен, как я сказал, остановилась. Ее сияющий взор был устремлен на молодого человека.
— Мистер Таунзенд! Позвольте, я вам кое-что скажу: Кэтрин так влюблена в вас, что вы теперь можете поступать, как вам заблагорассудится!
Заявление это было несколько двусмысленно, и Морис поднял брови.
— Счастлив это слышать! Но что вы, собственно, имеете в виду?
