– Сжечь Ганлингорн? – ахнул Алфрик.
Рона с силой стиснула ему локоть пальцами, пока он не успел выставить себя полным болваном.
– Жан-Поль выражается метафорично, Алфрик. Он не предлагает поджечь Ганлингорн по-настоящему, просто хочет сделать так, чтобы лорд Генрих не чувствовал себя там больше в безопасности.
Жан-Поль перевел на Рону взгляд. Его здоровый светло-голубой глаз искрился весельем, второй был белесый и открывался лишь наполовину. Создавалось впечатление, будто он подмигивает.
– Совершенно верно, миледи. Именно это я и подразумевал.
В который раз Рона подивилась, почему Жан-Поль кажется ей ровней, а не священником, нанятым ими на службу? Что придает его облику впечатление значимости и власти? И внушает страх? Да, она боялась его, и не только из-за изуродованного лица. И этот страх не позволял ей обращаться с ним презрительно, чего он иногда заслуживал.
В его присутствии Рона неизменно чувствовала себя не в своей тарелке. Хотя Жан-Поль и притворялся их другом, частенько защищая от отца, отвлекая его гнев и превращая дурное настроение в благодушное, делал он это скорее для собственной, чем для их пользы. Алфрик был не согласен с сестрой и видел в Жан-Поле спасителя. Но Рона наблюдала и слышала о священнике совсем другое.
Было известно, что он бьет слуг без всякой видимой причины. Однажды Рона видела, как он кулаком сбил с ног поваренка и с довольной улыбкой пошел дальше, словно получил удовольствие. Единственным, кого он любил и берег, был его черный жеребец, достойный скорее короля, чем простого священника. Жестокость в доме Болдессаров была обычной, но если отец Роны пускал в ход кулаки в припадке гнева, то ярость Жан-Поля была холодной и контролируемой, что делало ее опаснее. Однако, терзаясь подозрениями, Рона предпочитала, чтобы Жан-Поль о них не догадывался.
Подошел слуга с элем. Болдессар поднес кружку к губам и жадно отхлебнул. Напиток вернул ему знакомую, грубовато-простодушную самоуверенность.
– Я знаю, что мне делать, Жан-Поль. Лорд Генрих будет наказан. Вот увидишь, очень скоро твое желание будет удовлетворено. И мое тоже.
Рона изобразила на лице слащавую улыбку:
– И в чем состоит ваше желание, Жан-Поль? Отец, к примеру, хочет завладеть Ганлингорном.
Некоторое время Жан-Поль мерил ее взглядом, тогда как его тело в темной сутане застыло в напряженной неподвижности.
– Мое желание состоит в том, чтобы мне позволили обвенчать вашего брата с леди Дженовой, миледи. Что же еще?
Действительно, что еще?
Тогда почему она ему не поверила?
Раф рассмеялся. Веселый невинный смех рассыпался звоном по внутреннему двору замка. Торговец, который вел тяжело груженного мула, расплылся в широкой улыбке. На темном лице ярко сверкнули белые зубы. Сновавшие по двору люди, занятые повседневной работой, – слуги замка и жители деревни – прервались на минуту, чтобы разделить радость молодого господина.
Дженова тоже улыбнулась со своего защищенного от ветра места у стены конюшни. Она сидела, залитая лучами зимнего солнца, и Генрих, совершая с Агнцем очередной круг по двору, невольно залюбовался ею. Счастливое лицо и сияющие глаза придавали Дженове вид юной девушки. В последнее время Генрих чаще видел в ней эту девушку, чем сдержанную матрону и благообразную хозяйку Ганлингорнского замка. Похоже, что занятия любовью раскрепостили ее, и она наслаждалась тем, о чем давно забыла.
– Быстрее, Генрих, быстрее!
Возбужденный голос Рафа вернул Генриха к действительности.
– Если мы поедем быстрее, Агнец может умчать нас в Лондон, что тогда будет делать твоя матушка?
Мальчик подумал немного и одарил Генриха ослепительной улыбкой.
– Мама тоже может поехать с нами, – объявил он. – Мы все можем поехать в Лондон!
В ответ Генрих натянуто улыбнулся и обнаружил, что его обычно бойкий язык стал неповоротливым. Дженова в Лондоне? Уму непостижимо. Она была для него неотделима от Ганлингорна, от деревни, от жизни, куда он перенесся. Но Лондон… В Лондоне придется показать ее свету, что будет равносильно признанию, что они с Дженовой любовники.
Пара.
Чета.
Связанные узами более сильными, чем дружба.
Люди будут смотреть и перешептываться, указывать пальцами и таращиться. Слухов не оберешься, а двор только и живет слухами, и слухи бывают жестокими. Это может причинить боль Дженове. Да и король будет недоволен, если Генрих поставит под удар репутацию вдовы его кузена. Не для этого Генрих долго и упорно трудился, чтобы все его усилия пошли прахом. Из-за женщины? Нет-нет! Его жизнь при дворе должна оставаться неизменной. Когда он покинет Ганлингорн и вернется в Лондон, а это рано или поздно случится, их любовная связь оборвется. Дженова станет кем была – леди Ганлингорн, матерью наследника, а он – сам собой, лордом Генрихом Монтевоем, другом короля и любовником многочисленных женщин.
«Ты лжец, Генрих».
Генрих вздохнул. Он и вправду лжец. Его оправдания были всего лишь оправданиями, и он хорошо это знал. Они ничего для него не значили, он мог закрыть на них глаза, если бы захотел. Он не хотел впускать Дженову в свою жизнь лишь потому, что она не знала о нем всей правды, отнюдь не делавшей ему чести. Если они станут парой, четой, она начнет задавать вопросы, копаться в его прошлом, пока не выяснит всю подноготную.
Как в страшной сказке, откроет скрипящую дверь в его душу и увидит настоящего Генри. Никто из ныне живущих не видел, что там, за этой дверью. Его прошиб пот при мысли, что Дженова может проведать о тайных делах, происходивших в Шато-де-Нюи.
«Ты забыл о Болдессаре. Ты не можешь оставить ее, беспомощную, на милость этого человека. Вполне вероятно, что она отказалась от замужества из-за тебя, хотя и утверждает обратное. Трус, разве это не налагает на тебя обязательства по отношению к ней?»
Да, но Дженова могла и сама о себе позаботиться. Она предпочитала самостоятельность. Всегда. Она хозяйка Ганлингорна и получала удовольствие, руководя своими слугами и хозяйственными делами. Кроме того, Болдессар вряд ли отважится поднимать большой шум, зная, что Дженова пользуется благосклонностью монарха. Даже Болдессар не настолько глуп, чтобы злить короля Вильгельма.
Так ли это?
«Менее важные персоны складывали головы за подобные проступки».
Однако вынужден был нехотя признаться Генрих, все те же менее важные персоны надеялись выйти сухими из воды, совершая воровство, измену и даже убийство, хотя знали, что король может предать их за это смерти. Но в силу своей алчности или глупости они об этом не думали. А Болдессар если и не отличался глупостью, то, безусловно, страдал от алчности.
