А потом машину тряхнуло в последний раз, и она остановилась. Юбер продолжал сжимать руль и напряженно смотрел, как к ним подбегает человек в форме.
— Уже? — со смесью волнения и облегчения прошептал сидевший рядом с Гретой профессор Хорнбергер.
От короткого слова, которое прозвучало словно сквозь толщу воды, она очнулась и посмотрела в окно. Брови ее удивленно взлетели вверх, в горле застрял вопрос, и она заставила себя отвести взгляд от торопящегося к ним офицера, откинувшись на спинку сиденья.
Машина стояла перед шлагбаумом, у которого располагался пограничный пост. Офицер, спешивший к ним, остановился у автомобиля и склонился к Юберу. Что-то сказал, но почти неслышно — из-за того, что капитан не заглушил двигатель. А потом тот спокойным и удивительно расслабленным голосом ответил по-французски:
— Капитан Анри Юбер. Была договоренность о вывозе в Кройцлинген группы профессора Авершина. Профессор Альберт Кунц, профессор Карл Хорнбергер, личный секретарь профессора Авершина, Маргарита Уилсон. Вот документы.
Он протянул постовому картонный пакет.
Тот взял бумаги и отошел с ними к другому офицеру, который вышел из здания поста.
Грета провожала его взглядом и убеждала себя, что ей все послышалось. Но «секретарь» почти на всех языках звучит одинаково. Кто такой Авершин — она знала. Маргарита Уилсон заставила ее сердце пропустить удар. Это было произнесено четко и ясно. Или, может быть, она спит? Грета снова уставилась в ухо Юбера и негромко позвала:
— Господин капитан…
— Молчите, Маргарита, — процедил сквозь зубы Юбер, не глядя на нее, но только на офицеров у шлагбаума, — только молчите. Не то мне грозит трибунал, а вас отдадут под суд.
Грета кивнула, потом поняла, что Юбер не видел этого ее жеста, открыла рот, чтобы ответить, и подумала, что он попросил ее молчать. И, совсем растерявшись, она низко опустила голову и стала аккуратно выкладывать складки на юбке. Так внимательно, словно именно от этого зависела вся ее последующая жизнь.
В салоне повисло напряженное молчание, перебиваемое только урчанием мотора. Да Кунц теребил пуговицу пиджака. Юбер сидел на месте так, словно бы застыл. Взгляд его был направлен в одну точку. Несколько минут. И пуговица Кунца оторвалась.
— Вам нужно лечить нервы, — громко произнес Хорнбергер. — И да, избегать жирной еды тоже.
— Какая у вас специализация? — осведомился Кунц, глядя на пуговицу в своих руках.
— Не такая, как у вас.
— Медицинского образования у вас нет?
— Нет, но мой отец был неплохим хирургом.
— Он идет, — прошептал Кунц и сжал в ладони пуговицу.
Офицер вернулся, протянул Юберу документы и бросил что-то по-французски, что должно было бы значить «Счастливой дороги». После этого шлагбаум подняли. И машина плавно въехала в часть города, отделявшую немецкий Констанц от швейцарского Кройцлингена.
Грета успела дважды моргнуть, прежде чем они оказались перед следующим шлагбаумом. На этот раз швейцарским. К их машине неторопливо подошел офицер, широко улыбаясь всем четверым. Капитан Юбер вновь протянул документы, а Грета неожиданно задалась дурацким вопросом о том, откуда могла взяться фотография для Маргариты Уилсон. Пока швейцарец внимательно разглядывал пассажиров, она сообразила, что в удостоверении этой несуществующей женщины могло быть только лицо из ее личного дела в комендатуре. Всегда хмурое. В постоянной заботе о том, что будет на обед у них с Рихардом. Рихард! Грета впилась ногтями в ладони. Старик, как всегда, оказался прав. Ни он, ни Фриц не найдут ее в Гамбурге!
Наконец, и здесь их пропустили дальше. Когда конверт с документами оказался в руках Юбера, он вдавил педаль газа до упора, чтобы как можно скорее проехать последний шлагбаум.
Они были в Швейцарии. Прошло не более получаса.
Юбер протянул конверт Кунцу и негромко сказал:
— Разбирайте ваши удостоверения. Через пару минут будем на месте. Мне объясняли, что гостиница в трех улицах отсюда.
Оба профессора торопливо вытряхнули из конверта свои документы. И передали его Грете. Она взяла конверт и, не глядя, положила его в сумочку.
Теперь уже тихо не было. Кунц и Хорнбергер что-то живо обсуждали. От жужжащего звука их голосов, перемежающегося с ревом мотора, неизвестно было куда деться, а смысл их болтовни постоянно и неумолимо ускользал. Все слова по отдельности были ясны. Но никакого общего значения не имели. И никакой мысли.
Юбер ехал прямо, миновав две улицы. У третьего поворота притормозил. На другой стороне улицы у ворот трехэтажного здания стояли несколько мужчин. Один из них выделялся неожиданно рыжим цветом волос. Он курил и напряженно вглядывался в каждый автомобиль, хотя тех в это время было совсем немного.
— Неудачно стал, — буркнул Юбер. И начал разворачиваться.
Пока капитан кружил, Грета не отрывала взгляда от Ноэля.
Словно бы проснулась после долгого сна, и он был первым, кого она увидела наяву.
Словно бы все те прошлые месяцы она спала.
Как она жила? Как она жила все это время?
Разве жила?
И прямо сейчас, в эти оставшиеся минуты, она должна решить… Что решить? Есть, что решать? Он здесь, вот он. Тот, без кого ей и дышать нельзя. Думала, что можно. Оказалось — нет. Оказалось, задыхается. Оказалось, одного взгляда на него достаточно, чтобы все прочее стало неважным.
Он быстро затушил окурок и бросил его в урну. Потом подошел к краю тротуара. И стал смотреть уже на нее. Прямо, словно бы и на расстоянии знал, что она там.
Еще несколько секунд, и автомобиль остановился у здания гостиницы.
Первым вышел Юбер.
Потом немецкие ученые. Группа, встречавшая их, бросилась вперед.
Еще одно мгновение, дверь с ее стороны раскрылась, и она оказалась в руках Ноэля.
И прежде, чем успела даже рассмотреть его, почувствовала запах табака и услышала его хрипловатый голос, произносивший:
— Прости меня, пожалуйста, Грета, прости меня!
С этой минуты ничего другого уже не было. Были только его глаза, губы, голос, руки.
За долгие недели без Ноэля она заставила себя о многом не вспоминать. Он слишком много значил для нее. В его объятиях она всегда находила странный покой, так не вязавшийся с их бессонными ночами. Его глаза, когда он просил ее уехать с ним, преследовали ее дольше всего. Все это было лишним в той жизни, которую она выбрала.
Теперь он был рядом, и покрыть бы поцелуями его родное лицо, но сил не было. Грета смогла лишь обхватить его руками, будто он собирался тут же отпустить ее, и склонить голову ему на плечо.
Прошла целая вечность. Но ей было все равно. Даже вечность рядом с ним — мало. Наконец, она ткнулась носом ему в шею и негромко сказала:
— Мне не за что тебя прощать.
— Я прочитал твое письмо, — шепнул он ей в волосы, его руки судорожно скользили по ее спине, сминая платье. Они дрожали, но вместе с тем сжимали ее крепко-крепко. И сам он был так напряжен, словно бы боялся хоть на мгновение выпустить ее.
Он вдыхал запах ее кожи, который так и не смог забыть за эти месяцы. Но зато почти забыл, что за его спиной стоят другие люди, приехавшие сюда по другому делу. И отец, который вызвался сам встречать немецкую группу. Или может быть, они уже ушли? Он забыл про всех. Все они были из другой жизни. И ничего-ничего не знали про него и про эту женщину.
— Я прочитал, — снова повторил Ноэль, и голос его дрожал тоже. — Ты понимаешь, что я не мог оставить тебя там после этого письма? После Лёрраха, после всего… Прости меня…
— Я не для того тебе писала, — Грета улыбнулась и подняла к нему лицо. Смотрела прямо в его глаза, вспоминая, узнавая их заново. В них застыло ожидание. Потом разглядывала его губы, которые теперь не двигались. Думала о том, что Греты Лемман больше нет, а кто такая Маргарита Уилсон — она еще не знает. Но если Ноэль этого захотел, она обязательно попробует стать ею. — Ты решил по-своему. Но, пожалуйста, не проси у меня за это прощения. Я не хочу, чтобы ты считал себя виноватым. Не передо мной.
