— Предоставим лорда Юстаса графу. Все, что волнует меня сейчас, это ты, моя любимая!
И прежде чем она успела ответить и даже понять, что происходит, он склонился к ней и приник губами к ее губам.
Одно мгновение она чувствовала только безграничное изумление, а потом, как перед «Мадонной в храме», красота и восторг овладели ее душой, которая с этой минуты принадлежала только ему.
Он крепко прижал ее к себе, и она уже больше не могла думать, лишь чувствовать.
Страх, ужас, весь окружающий мир исчезли, остался только герцог и очарование заливавшего их лунного света.
Это было так прекрасно, так совершенно, что ей казалось, будто она умерла и попала в небеса.
Именно этого она жаждала. Это была любовь, такая, какой она ее себе всегда представляла.
Это было счастье, словно солнечным светом согревшее ей сердце.
Темпера прогуливалась в саду виллы Караваджио в Риме, любуясь прекрасными мраморными статуями, видневшимися тут и там среди кипарисов.
На ней было платье из темно-синего шифона, в котором она выглядела так, будто сошла с картины великого мастера. Платье сливалось оттенком с цветами, росшими в изобилии вдоль каменной балюстрады и у подножия статуй.
Солнце клонилось к закату, и над Римом разливался золотистый свет, который, казалось, исходил от самого города.
Дойдя до той части сада, откуда открывался один из самых великолепных в мире видов, она увидела перед собой весь город, раскинувшийся у ее ног, как детская игрушка Купол собора Святого Петра высился на фоне золотистого неба.
С запада постепенно распространялся багровый свет, сливавшийся с густой синевой угасающего дня.
Она не могла оставаться равнодушной ко всей этой красоте, но сердце ее трепетало от сознания, что очень скоро, может быть, всего через несколько минут, из Франции приедет герцог, и они встретятся.
Темпера чувствовала, что не может встретиться с ним в доме, она должна быть одна, когда он придет к ней, окруженная очарованием, которое отныне должно стать частью их жизни.
Казалось невероятным, что всего неделю назад она едва избежала смерти, спаслась от неминуемой гибели, чтобы познать неземное блаженство в объятиях герцога.
Она вновь перебирала в памяти драгоценные мгновения, когда он целовал ее, и чувствовала, что никто не мог бы испытать такое блаженство и не умереть от восторга.
А потом он спросил ее, и голос его звучал как-то странно неуверенно:
— Когда же ты станешь моей женой, любимая?
Тут только, впервые с того момента, как он спас ее, она вернулась к реальности.
— Ты… вы не можете… вы не должны… этого нельзя, — бессвязно пробормотала она.
Он понял, что она хотела сказать, и улыбнулся.
— Я был бы горд и счастлив жениться на дочери друга моего отца, сэра Фрэнсиса Ротли.
— Ты… ты знал?
Он с улыбкой привлек ее к себе.
— Когда я впервые увидел тебя в саду и узнал в тебе, как бы это ни казалось невероятно, ангела Леонардо да Винчи, которого я искал всю жизнь, я сразу же полюбил тебя, моя прелесть. — Выждав паузу, он продолжил: — Нет, это не так. Я любил тебя с девятилетнего возраста, но эту историю я расскажу тебе позже.
Темпера попыталась что-то сказать, но он продолжал:
— Я знал, что ты моя, что ты принадлежишь мне и ничто нас не разлучит. Все это я чувствовал в душе, но рассудок заставил меня вести себя благоразумно.
Темпера смотрела на него широко раскрытыми глазами. Голова ее лежала у него на плече.
— Поскольку я владею сокровищами, многие из которых, как ты знаешь, уникальны, у меня организована очень эффективная система охраны. — Он снова улыбнулся. Когда я запросил из Лондона по телеграфу сведения о камеристке леди Ротли, мне сообщили, что камеристки у нее нет и что она отбыла в южную Францию со своей падчерицей — мисс Темперой Ротли.
— Так вот как ты… узнал, кто я такая на самом деле…
— Да, любимая, вот так и узнал, но следуя твоему желанию, я предоставил тебе продолжать твой обман.
— Я не сказала… тебе о… картинах, — пробормотала она, — потому что думала, что это может… повредить мачехе, если станет известно, что я играю роль… камеристки.
— Это-то мне понятно, только ужасно, что из-за этого ты подверглась такой страшной опасности, о какой я даже подумать не могу без содрогания.
Она услышала, как голос его дрогнул, и это настолько ее тронуло, что, спрятав лицо у него на груди, она прошептала:
— Теперь я… в безопасности.
— Навсегда, — отвечал герцог. — Я с тебя глаз не спущу, а если кто-то попытается причинить тебе вред, я его убью.
Ярость, прозвучавшая в его тоне, напомнила ей о лорде Юстасе. Темпера бросила взгляд в сторону закрытой двери.
— Он никогда больше не тронет тебя, — сказал герцог.
— Если будет… следствие, все узнают… обо мне, и это может… повредить мачехе.
— Это так на тебя похоже, моя радость, думать обо всех, кроме себя. Я уверен, что граф найдет выход. А я сейчас могу думать только о твоих губах.
Он снова овладел ими, и она больше ни о чем не могла думать, только о нем.
Когда вошел граф, Темпера убедилась, что он намерен действовать весьма решительно.
Поцеловав ее в щеку, он сказал:
— Находя вас в его объятиях, я полагаю, мне следует поздравить его, как он совсем недавно поздравил меня.
— Я так счастлива за матушку.
— А я счастлив за вас, — отвечал граф. — Это то, чего желал бы для вас ваш отец.
Он говорил так искренне, что у Темперы на глазах выступили слезы.
— Я очень, очень… счастлива!
— Ты говоришь моими словами, — сказал герцог. — Кто поистине счастлив, так это я.
— Я думаю, мы все очень счастливые люди, — сказал граф, — но мы должны быть благоразумны: скандала не должно быть ни под каким видом.
— Что ты сделал с Юстасом? — спросил герцог.
— Я приказал ему покинуть твой дом в течение часа и предупредил, что, если он не уедет в Южную Африку к отцу, ты начнешь преследовать его судебным порядком, и не только за кражу, но и за покушение на убийство! — Темпера протестующе вскрикнула, но граф продолжал: — Не беспокойтесь. Я хотел его напугать, и мне это удалось. Он сделает то, что я велел, потому что у него нет выбора.
— А ты уверен, что он послушается? — спросил герцог.
— Вполне. Я сказал ему, чтобы в течение пяти лет он не смел показываться в Европе. Уверен, он не в первый раз подменяет оригиналы подделками. Я немедленно займусь расследованием этого дела.
— Видишь, любимая, — обратился герцог к Темпере, — я же говорил, что мы можем спокойно передать это дело в умелые руки Винченцо.
