– Ч-что?
– Думала сбросить меня с пьедестала?
– Я… нет. – Она была настолько шокирована его словами, чувством собственной ранимости, что даже забыла, что хотела выпроводить его за дверь. – Да. Конечно, вы ужасно высокомерный, это так. И я хотела видеть это. Ваше тело. Вашу гордость и силу. Но я не могла… я просто хотела видеть то, что не могу иметь. Я не могу ничего поделать с этим, но хотела…
Его скрещенные руки опустились. Эмма покачала головой и отвела глаза, глядя на свои поношенные туфли, которые когда-то имели цвет слоновой кости и были такими мягкими, а сейчас стали старыми и твердыми на ощупь, как ее собственные чувства.
Она подняла глаза, когда его рука коснулась ее волос.
– Иногда ты выглядишь такой юной и говоришь мне такие чудесные вещи.
Нет. Она не была юной. Она была такой старой, как сама земля, и решила, что лучше, если никто не будет знать ее.
– Почему ты решила отказать мне, Эмма? – Подушечки его пальцев снова коснулись ее головы, распространяя тепло по щеке, по подбородку. Она снова отвернулась.
– Мы не можем провести вместе и четверть часа, чтобы не поругаться. Мы гораздо чаще обмениваемся шпильками, чем комплиментами. Поэтому зачем так настаивать, чтобы я уступила?
Он криво улыбнулся.
– Между нами существует страсть. Иррациональная страсть. Если бы мы признали это, то не спорили бы так много.
– Если мы не будем видеть друг друга, мы вообще не будем спорить.
Его улыбка была все та же.
– Мы спорим всякий раз, когда я спрашиваю тебя о причине твоего упрямства. Ты заметила это? И я хотел бы знать, что за нелепая идея засела в твоей голове? Ты говоришь, что не хочешь иметь любовника, но это ничего общего не имеет с моралью. Или с твоей репутацией. И то и другое уже изорвано в клочья.
– Это можно сказать не только обо мне, но и…
– И как ты утверждала не раз, ты не хочешь выходить замуж, поэтому тебе нечего делать с каким-то благородным джентльменом. Но ты хочешь этого, хочешь настолько, что творишь немыслимые вещи со мной в публичных местах. Может быть, я тупой… нет, не говори ничего, но я не могу объяснить себе твое поведение.
Эмма не торопилась с ответом. Она подошла прямо к маленькому окну.
– Мне нужен ответ, – настаивал Харт. – И я не думаю, что самонадеянно с моей стороны заявлять, что тебе не следует отказывать мне раз и навсегда. Ты хочешь этого. Ты хочешь меня. И я не уйду, пока ты не расскажешь мне, в чем причина твоего отказа.
Нет, она не могла сопротивляться бесконечно. Она с трудом делала это, надеясь, что он поразит ее и она сдастся без слов. Эмма прижала руки к холодному стеклу. Может быть, ей следует сказать ему, что у нее сифилис? Это бы сразу остудило его страсть. Но нет. Ее щеки залились краской при этой мысли. Она еще не настолько отчаялась, хотя близка к этому.
Затем простой ответ пришел ей в голову. Чуждый условностям, он все еще оставался тем молодым человеком, который пришел ей на помощь, когда она была ребенком. Человеком, который воспитывал свою младшую сестру. Несмотря на его холодный внешний лоск, он не нашел бы привлекательной бессердечную, эгоистичную женщину.
– Моя мать смертельно заболела после родов, – прошептала она. От ее слов запотело стекло.
– Что?
Эмма повернулась к нему и заставила себя улыбнуться. Одними губами.
– Моя мать. Она потеряла здоровье из-за того, что произвела на свет детей для моего отца. Только двух детей, но в каждом случае это обернулось трагедией. Первые роды испортили ее внешность, на что часто указывал мой отец. Она растолстела, потеряла былую привлекательность. А вторые доконали ее. В течение года она угасала, и я думала, уж лучше бы она умерла в родах. Она стала нервной, некрасивой, больной… Полный крах семейных отношений. Поэтому я не хочу рисковать, имея детей, ваша светлость, и поэтому не буду вступать в связь с вами или с кем-то еще.
Его лицо стало белым от шока.
– Но есть способы… Ты была замужем и должна…
Эмма нанесла последний удар.
– Да, я делала все, что могла, как вы понимаете. Включая молитву и отказ. Я решила не превращаться в толстую матрону, обремененную сопливым отродьем. – Она улыбнулась, наблюдая, как его глаза становились все более отрешенными.
– Ты молодая. Ты…
– Да. Я молодая. И думаю воспользоваться этим в полной мере.
– Жить как монашка?
– Как вы заметили, я вряд ли живу как монашка.
Его напряжение росло, пока шли секунды.
– Но есть много способов, чтобы избежать…
– Ни один из них не подходит мне. Я не то что хочу подождать с детьми, я вообще не хочу иметь детей. Очевидно, вы любите рисковать? Я нет.
– Я бы придерживался…
– И выносили бы за меня ребенка? Стали бы толстым и обрюзгшим, прошли бы через кровь и боль? Превратили бы свою грудь в нечто схожее с выменем? Стали бы рабом каждого желания ребенка? – Она передернула плечами. – Нет, увольте.
– Я понимаю, – просто сказал он. Он снова изучал ее, как делал это много раз прежде. Изучал и нашел ее желанной. Он медленно кивнул. – Что ж, спасибо за объяснение. Ты, должно быть, устала после такого утра. Я оставлю тебя, чтобы ты отдохнула.
– Спасибо, ваша светлость.
Его карета не вернулась, но ее не интересовало, на чем он поедет. Дверь открылась и закрылась, и порыв свежего воздуха остудил слезы, которые стояли в ее глазах.
Она сказала правду, почти правду, и боль этой правды пригвоздила ее к этому месту. Она стояла, онемевшая и молчаливая, тупо уставившись на порванные обои на дальней стене.
Нет, она не хотела детей. Даже мысль об этом была невыносима ей. И не потому, что ее мать подурнела. И даже не из-за медленного угасания матери и ее смерти после рождения Уилла.
Эмма не хотела мужа, и поэтому ей не хотелось думать о детях. Но когда она произнесла это вслух, правда этого факта занозой застряла в ее сердце. У нее уже был ребенок. Уилл. Она любила его и растила. Угадывала его желания. Успокаивала его, когда ему снился плохой сон. Обнимала его маленькое тело, когда ему было больно. Она брала его с собой повсюду, даже учила его читать, когда его няня была занята в постели их отца. И потом он умер.
Еще вчера он заполнял для нее весь мир, а сегодня его положили в черную дыру и засыпали землей. Мир пошатнулся, и она осталась стоять там, глядя на осыпавшуюся землю.
Она любила этого ребенка, и ей хватит этой боли не на одну – на две жизни.
Эмма заставила себя подойти к лестнице. Она тяжело поднялась на второй этаж, залезла в постель и свернулась под холодными простынями. Она слишком устала, чтобы готовить ужин, и знала, что Бесс тоже.
Небо постепенно темнело, и Эмма закрыла глаза.
– Она ушла. Ты должен забыть ее.
