Шумно вздохнув, он поднял другую руку и намылил подмышку. Возможно, при других обстоятельствах это могло сработать. Но теперь у него мало шансов, особенно если учесть успех той уловки, когда он сам заставил ее возненавидеть его.
Так что же делать? Ворчливо ругаясь, он уронил мыло в воду. Даже если забыть о его безрассудной страсти, то он ведь действительно несет ответственность за ее благополучие как лучший друг Джейка. А сейчас она явно в беде, в большой беде. Чем еще можно объяснить, что она уклонялась от его вопросов и была готова расплакаться всякий раз, когда он пытался добиться ответа?
А чем объяснить ее ужас перед Адель дю Шарм? От него не ускользнуло, как Пенелопа задрожала, когда эта ведьма обнаружила их на лестнице. И он видел страх в ее глазах, когда пригрозил, что станет расспрашивать Адель.
Да и сам факт, что она, Пенелопа Пэрриш, одна из лучших оперных певиц, выступает в салоне под вымышленным именем, тоже о многом говорит. Все вместе означало беду, из которой он должен ее выручить. Но для этого нужно заставить ее поверить ему настолько, чтобы она обратилась к нему за помощью. И он снова вернулся к тому, с чего начал, — к рецепту старушки Монти.
Будет нелегко, но, может, немного выдумки и большое терпение помогут ему. Разве не он лучше других знал Пенелопу? Разве ему неизвестно, что трогает ее сердце и заставляет улыбаться? И самое главное, разве не он открыл перед ней прелести женского счастья? Одно это делало их отношения особыми.
А что, если у него действительно получится? Вдруг по какой-то непостижимой случайности он сможет вернуть ее привязанность и веру настолько, что она доверится ему? Что тогда? Хорошо, пусть он вызволит Пенелопу из беды, что привела ее сюда, но неужели потом он просто попрощается и уйдет из ее жизни, разбив сердце и ей, и себе… неужели все снова повторится?
Видимо, есть только один способ не ранить душу Пенелопы снова — нужно убедить ее, что их новые отношения не выйдут за рамки платонической дружбы.
От этой идеи его второе «я» развеселилось.
«И ты действительно думаешь, что сможешь противостоять чарам Пенелопы? Ну почему не оставить все как есть? Ведь она же обещала через шесть недель уехать с тобой в Сан-Франциско?»
Верно. Но нельзя забывать, что с Пенелопой могут произойти какие-то неприятности еще до истечения этих шести недель.
Сет взял кувшин, стоявший рядом с ванной. Его зубы застучали от холода, когда он облил остывшей водой плечи и грудь, смывая остатки мыла.
К тому моменту, когда он, вытираясь, стоял на маленьком коврике, Сет принял единственное решение, которое определенно мог выполнить: мягко, деликатно выведать секрет Пенелопы и вызволить ее из беды.
Так в первый раз приходит искупленье
Нам за вину, которой нет прощенья…
«Тристан и Изольда»
Майлс опаздывал.
Пенелопа перестала беспокойно расхаживать, раздраженно вздохнула и присела на потертую софу. Уже полчаса она в этой жалкой комнате томилась в ожидании, и ее терпение было на исходе.
Пробормотав несколько нелестных выражений в адрес Майлса, она рассеянно играла своей шляпой. Проклятый парень! Где его носит? Ведь он знает, что нужно прийти в театр пораньше, потому что вечером они ставили «Свадьбу феи».
«Свадьба феи» — сказочная пьеса, где использовалось довольно сложное приспособление, которое крепилось к блоку, поднимавшему ее вверх и кружившему над сценой, дразня публику соблазнительным видом ее ножек. Приготовления были не только долгими, но и утомительными.
Пенелопа без устали наматывала одну из зеленых ленточек шляпы на указательный палец. Если Майлс не появится в ближайшее время, то она не успеет приготовить все необходимое к началу представления. Ее волновало не то, что пьяным горлопанам придется подождать, прежде чем они увидят ее стройные ножки. Будь ее воля, им пришлось бы ждать вечно.
Нет. Ее беспокоил штраф, который Адель может наложить за опоздание. А штраф последует, вне всяких сомнений, хотя и будет известно, что вина за опоздание целиком лежит на Майлсе. Но Пенелопа, как обычно, не осмелится протестовать, боясь, что Адель не позволит ей увидеться завтра с Томми. Что значит потеря нескольких долларов в сравнении с бесценной радостью свидания со своим малышом? Правда, если она сильно опоздает, то в наказание ее могут лишить этой радости. Именно этого она и боялась.
Она нервно взглянула на часы. Было десять минут восьмого. Наверное, придется идти в театр одной, что совсем не вдохновляло ее. Хотя до варьете было и недалеко.
Днем Денвер был довольно спокойным городком, но вечером его улицы наполняли толпы мужчин, стекавшихся сюда ради выпивки, игры в карты и женского общества. И любая женщина, оказавшаяся на улице без провожатого, могла стать для них легкой добычей, что часто и случалось, особенно если женщина была актрисой, как она.
Но разве у нее есть выбор? Неприятный холодок пробежал по спине девушки, когда пришлось признать, что выбора нет. Бертрам и Эффи ушли в варьете час назад; Бертрам собирался пропустить в баре традиционную рюмочку бренди перед представлением, а Эффи горела желанием попробовать новое средство для укладки волос.
Зло выругавшись, она с силой дернула за ленточку от шляпы, представив себе, что душит ею Майлса. Узел на пальце затянулся еще сильнее. Пока она безуспешно пыталась высвободить палец, часы пробили четверть.
Совершенно расстроившись, она направилась к двери, встряхивая рукой, чтобы освободить палец от ленточки. Когда она остановилась в маленьком коридоре, в дверь постучали.
«Майлс, наконец-то». Забыв о шляпе, болтавшейся на указательном пальце, она резко распахнула дверь.
— Ну где тебя носило! Ты знаешь, что уже… — Слова замерли на губах, когда она увидела Сета Тайлера — респектабельно одетого, невероятно красивого, который стоял, прислонившись к дверному косяку и спрятав одну руку за спину. На губах у него играла ласковая, обезоруживающая улыбка.
— Прости, милая, — произнес он и поднес к губам ее правую руку, галантно воздержавшись от комментариев по поводу свисавшей с пальца шляпы. Отпустив руку, он объяснил: — Я был бы здесь ровно в семь, но потерял много времени, пока искал этот пансион.
С вежливым поклоном он извлек из-за спины красивый букетик розовых роз, голубых незабудок, желтых бархатцев и белых маргариток. Глядя на нее из-под густых ресниц, он умоляюще произнес:
— Ты меня простишь? — На его губах появилась улыбка раскаяния, которая всегда казалась ей такой неотразимой.
