Ветер закончился, когда миссис Дэнт напомнила собравшимся, что завтра рано вставать и ехать в разрушенное аббатство, а полковник Дэнт пообещал отличную погоду.
Как же светское общество восприняло мой дебют? Эдгар Линтон ответил на моё пожелание доброй ночи молчаливым поклоном, зато лорд Ингрэм пожал мне руку и объявил, что я славный малый, его сестра под прикрытием веера передала мне розу, а мистер Эр, когда я уходил в конюшню, сердечно похлопал меня по спине. О чём думал, отходя ко сну, я сам, распространяться не буду, скажу только — совсем не о том, что могли бы предположить гости, за исключением разве что Эдгара Линтона.
Когда я читала последние строки, лампа стала мигать и почти совсем погасла; пришлось подносить листки к самым глазам, и постепенно я совсем перестала различать буквы — они превратились в серые кляксы, за которыми проступало сумрачное чело и рука, выводившая строки…
Я вздрогнула, поняв, что грежу наяву. Лампа едва светила — надо было подкрутить фитиль. Я вылезла из одеял, в которые закуталась, и тут же почувствовала пронизывающий холод. За те несколько секунд, что я поправляла фитиль, лицо и руки окоченели.
Я снова залезла в свой кокон, стараясь не нарушить сон мистера Локвуда, и пристроила рукопись на коленях. Но хотя желтизна бумаги влекла меня, словно обещала тепло, я не сразу поднесла странички к глазам. Меня обступили непрошенные мысли.
Теперь уже стало очевидно, что Хитклиф рукописи и Хитклиф моей сестры Эмили — одно лицо. Я была вправе сделать такое заключение, хоть я никогда и не видела приятеля Эмили воочию, но могла считать его своим ближайшим знакомым. Хитклиф был единственным человеком за пределами нашего тесного семейного кружка, к кому Эмили тянулась, и потому, безусловно, интересовал нас всех. Но только заочно — Эмили никогда нам его не показывала. Если мы с Энн и удивлялись, что дочка священника бродит по пустошам в обществе конюха, да к тому же не желает его ни с кем знакомить, мы предпочитали не высказываться, ибо в этом, как и во всём другом, Эмили поступала по-своему.
Но хотя мы ничего не говорили Эмили, мы много думали о её дружке и частенько обсуждали его с глазу на глаз — разумеется, не посвящая отца и тётю. Я слышала от Эмили, а потом обсуждала с Энн всё, происходившее на Грозовом Перевале, действующих лиц этих событий, даже отдельные их фразы, которые теперь mirabile dictu[12], слово в слово повторялись в рукописи, переданной мне чужим человеком. Хитклиф, о котором я читала, был Хитклифом сестриных рассказов.
Читатель, ты можешь вообразить, что я стала жертвой розыгрыша. Ты можешь вполне разумно предположить, что я возмущёнными возгласами разбудила попутчика. Однако я и не думала этого делать; я ни на минуту не заподозрила мистера Локвуда в обмане, и вы бы со мной согласились, случись вам самим увидеть этого в высшей степени респектабельного господина.
Нет, разгадку могла предоставить только сама Эмили, но, как ни странно, совсем не это тревожило меня сейчас и мешало возобновить чтение. И если я трепетала от гнева, то совсем по иной причине.
Что за чудовище эта миссис Дин? Как могла она утаить от Кэти послание Хитклифа? Вручи она это письмо, влюблённые сочетались бы счастливым браком. Однако хитростью и обманом был заключён другой брак. Как эта женщина посмела взять на себя роль верховного судьи, а теперь ещё и надеяться на прощение! Немыслимо!
В голове не укладывается, что безмерная любовь Хитклифа осталась без награды, кончилась ничем. Он любил свою Кэти с таким постоянством, так упорно стремился к ней! Несомненно, такая всепоглощающая страсть должна была бы обладать собственной волей и логикой; таинственно и неотвратимо направить судьбу к соединению любящих сердец. Поверить в обратное я не могла, несмотря на все свидетельства очевидцев.
Мой попутчик зашевелился, и я торопливо уткнулась в письмо.
— Ну вот, мисс Бронте, — сказал мистер Локвуд, потягиваясь и справляясь с наручными часами. — Оказывается, я проспал полночи, а вы всё это время читали. И что вы теперь думаете о моём друге Хитклифе?
— Я ещё не закончила, но из прочитанного могу заключить, что с ним поступили несправедливо. Он не заслужил такого обращения.
Мой собеседник наклонился и заглянул в стопку листов у меня на коленях.
— А, вы ещё на середине. Не хочу влиять на ваше суждение, но через час, возможно, ваши взгляды изменятся.
— Увидим, — ответила я, про себя думая, что мистеру Локвуду не повлиять на моё суждение. — Однако моя теперешняя жалость к Хитклифу заставляет меня интересоваться его судьбой. Вы сказали, Кэти и впрямь вышла за Эдгара Линтона?
— Да, и, по словам Нелли, они были счастливы, пока не вернулся Хитклиф.
— А когда он вернулся?
— Примерно через полгода после того, как написал это письмо.
— И как он вёл себя при первой встрече? Досадовал? Злился?
— Без сомнения, но очевидцы свидетельствуют, что эти чувства он умело скрывал. У него было шесть месяцев, чтобы рвать на себе волосы и кусать локти вдали от посторонних глаз.
Мне не понравился шутливый тон, и я не постеснялась это высказать.
— Если так, он вёл себя благородно по отношению к тем, кто причинил ему зло.
— До поры до времени.
— А потом?
— Потом он начал ухаживать за мисс Линтон, сестрой Эдгара.
— Он был вправе полюбить другую, раз его избранница вышла замуж.
— Да, только он определённо не любил мисс Линтон и по-прежнему пылал страстью к Кэти, и в конечном счёте она созналась, что тоже любит его, хотя оба в то время состояли в браке.
Я на время замолкла, потом сказала:
— В конечном счёте… Это значит перед смертью?..
— Да, и… — Он прочистил горло. — И после смерти тоже. Я упоминал об этом. Говорят, двадцать лет после смерти она являлась ему по ночам, пока не утащила за собой в могилу. — Он поёжился и плотнее закутался в одеяло. — После смерти Хитклифа дом стоит заколоченный, но говорят, он не пустует. Говорят, они по-прежнему там живут.
Такой поворот разговора взволновал его слишком сильно, и я оставила замогильную тему.
— А я думала, там живут миссис Дин и её новая хозяйка и что вы направляетесь именно туда.
— Нет, они живут на Мызе Скворцов, это бывшее имение Линтонов. Теперешняя хозяйка Нелли, дочь Кэтрин и Эдгара, получила его в наследство.
— А, значит, дочь Кэти жива.
— Да, и я увижу её завтра — точнее, уже сегодня — после стольких лет разлуки. Странно, она ведь наверняка изменилась — она почти моя ровесница, — но я не могу вообразить её иной, чем в последнюю нашу встречу, когда вечернее солнце над пустошами сияло в её золотистых волосах. А глаза у неё — карие. Она была поразительно хороша.
