— Отлично, — согласилась я и переменила тему разговора. Мама заговорила о платьях и предложила мне сшить что-нибудь хорошенькое к венчанию Гарри.
— А пока они будут отсутствовать, мы подготовим небольшой бал к их возвращению, и он станет твоим первым выходом в свет. Таким образом, ты будешь выезжать вместе с Селией и, если Хаверинги возьмут ее в Лондон, ты можешь отправиться с нею.
Кувшин в моей руке задрожал, и вода перестала литься.
— Они уезжают? — переспросила я.
— Да, — беззаботно ответила мама. — Селия и Гарри отправляются в один из этих новомодных туров после венчания. Они планируют съездить во Францию или Италию — разве тебе никто не сказал об этом? Селия хотела бы сделать наброски, а Гарри интересуется фермами, о которых он читал в журналах. Я терпеть не могу такие круизы, да и ты, наверное, тоже. Но им это, должно быть, понравится.
Я склонилась над тазом для умывания и плескала безостановочно воду себе на лицо, стараясь заслониться от мамы таким образом, чтобы она не видела выражение гнева и боли, которое вызвали ее слова. Я не чувствовала себя несчастной, я была способна на убийство. Мне хотелось ударить Селию, кинуться на нее и выцарапать ее хорошенькие глазки. Я хотела видеть Гарри изнемогающим от страданий, на коленях вымаливающим у меня прощения. Я просто не могла вынести мысли, что эти двое отправятся в карете в путешествие, будут останавливаться в отелях. Совсем одни, без семьи и друзей, они смогут ежеминутно целоваться, и никто им ничего не скажет, а я в это время должна томиться здесь, как старая дева, и ждать возвращения Гарри.
Ведь только прошлой ночью я мечтала о том, что теперь у меня будет своя самостоятельная жизнь, я была уверена, что судьба Гарри у меня в руках и я знаю секрет его чувственности. Всего несколько часов назад мы лежали с Гарри на твердой земле, а сейчас мама рассказывает мне подобные новости, как будто за это время ничего не изменилось.
— Это идея Гарри? — спросила я, отнимая от лица полотенце.
— Он и Селия додумались до этого, пока распевали вместе итальянские песни, — объяснила мама благодушно. — Они будут отсутствовать недолго, всего два-три месяца, и вернутся домой к Рождеству.
Вся моя прежняя боль вернулась ко мне. Стало даже еще хуже, поскольку теперь я знала, что такое его любовь. И я не смогу вынести присутствия здесь другой женщины, обладающей и его любовью, и властью над Вайдекром. Если я сейчас потеряю Гарри, я потеряю все, что я когда-либо имела, — и мое удовольствие, и мою землю. В точности как и предсказывал Ральф.
Это путешествие нужно предотвратить. Я хорошо знала Гарри и понимала, что если он останется вдвоем с Селией, то уже через два месяца влюбится в нее. А кто может ему сопротивляться? Я видела, как он возится с испуганным жеребенком или покалеченной собакой и как гордится своим умением завоевывать доверие слабого существа. Он простит холодность Селии, помня, как жестоко жизнь обошлась с ней, и поставив своей целью завоевать ее дружбу. Как только он придет к этому, он решит, что лучшей невесты ему не надо.
При холодной и чопорной внешности Селия обладала любящим сердцем, имела превосходное чувство юмора. И, конечно, Гарри будет стремиться растопить лед ее грустных глаз и сделать ее счастливой. В один прекрасный момент они станут дороги друг другу, и однажды ночью после оперы или дружеского обеда вдвоем, Селия улыбнется от вина или от какого-то нового чувства, зародившегося в ее душе. Гарри наклонится поцеловать ее, а она ответит ему. Он слегка коснется ее груди, и она не отведет его руки. Он обнимет ее узкую, гибкую спину и станет нашептывать нежности, а она улыбнется и закинет руки ему за шею. А я? Я буду забыта.
Ни одна из этих панических мыслей не отразилась на моем лице, пока мы с мамой спускались к завтраку. И я испытала новый приступ боли при виде того, как радостно Гарри приветствовал маму, как он обрадовался ей, и его улыбка, предназначавшаяся мне, была такой же солнечной и открытой. Я мало ела, зато Гарри с усердием поглощал холодную ветчину, телятину, свежий хлеб, тосты с маслом и медом и под конец съел персик. Мама тоже ела и шутила с Гарри, будто никогда не была больна. Одна я сидела молча, на своем старом месте, ближе к концу стола.
— Беатрис выглядит сегодня так хорошо, что я думаю, ей следует побольше кататься верхом, — заметила мама, пока Гарри отрезал себе еще одну порцию мяса. — Может быть, ты станешь гулять с ней каждый день? — спросила мама так, будто я была щенком.
— С удовольствием, — беззаботно ответил Гарри.
— Покатайтесь сегодня утром или лучше после обеда, — предложила мама.
Я умоляюще подняла глаза от своей тарелки и посмотрела на Гарри: «Сейчас, сейчас! Скажи „сейчас“, и мы поскачем в нашу долину, и я забуду свою ревность и боль и подарю тебе такую радость, что ты никогда в жизни не захочешь другую женщину».
Гарри улыбнулся мне своей открытой, братской улыбкой.
— Если ты не возражаешь, Беатрис, мы могли бы сделать это завтра. Я обещал лорду Хаверингу взглянуть на его вольеры для дичи, и мне неловко опаздывать.
Он взглянул на часы и отодвинул свой стул.
— Я вернусь сегодня довольно поздно, мама. Видимо, останусь к обеду, если меня пригласят. Я не был там уже три дня, и мне следует извиниться.
Он наклонился и поцеловал маме руку, дружески улыбнулся мне и вышел из комнаты, как будто у него не было никаких забот. Я слушала его удаляющиеся шаги, затем стук копыт его лошади. Он уехал, будто любовь и страсть ничего для него не значили. Он уехал, потому что он глуп. Я отдала мое сердце глупцу.
— Ты не должна обижаться, Беатрис, — попробовала утешить меня мама. — Молодой человек не может уделять много времени своей семье, когда он помолвлен с другой девушкой. Разумеется, он предпочитает общество Селии нашему. Я уверена, что завтра он найдет для тебя время.
Я улыбнулась и изобразила на лице какое-то подобие улыбки.
Я удерживала ее на лице целый день.
После обеда мама отправилась с визитами и была достаточно милосердна к моему жалкому состоянию, чтобы не взять меня с собой. Как только ее карета скрылась из виду, я оседлала лошадь и отправилась к Фенни, не к тому старому коттеджу, а выше по течению, где Гарри иногда пытался ловить рыбу. Я привязала лошадь к кусту, а сама бросилась на землю.
У меня не было слез. Я лежала молча, лицом к земле, и позволяла великим волнам ревности и страдания омывать меня. Гарри не любит меня так, как люблю его я. Любовь для него — это случайное удовольствие, а для меня — это жизнь, это частица меня самой. Конечно, у него есть свой круг интересов, газеты, журналы, знакомые мужчины, его помолвка с Селией и его визиты к Хаверингам. Для меня же все, о чем я мечтала, что поддерживало во мне жизнь и счастье, был Вайдекр. Вайдекр и Гарри.
Сейчас у меня остался один Вайдекр. Моя щека прижималась к его влажной, темной земле, и когда я открывала глаза, я видела крохотные растеньица с листиками-сердечками, пробивающие своими слабыми стебельками упругий торф. Позади их склоненных головок тихо шумела Фенни, похожая на расплавленное олово.
Я лежала неподвижно, пока стук моего рассерженного и обиженного сердца не успокоился и я не смогла расслышать ровное и спокойное биение сердца Вайдекра. Глубоко, глубоко в земле, так что не каждый мог услышать его, билось это великое сердце, справедливое и честное. Оно говорило мне о выносливости и мужестве. Оно напоминало мне о совершенных мною грехах и о многих других, через которые мне еще предстояло пройти.
Застывшая страдальческая маска отца, хруст ломаемых костей Ральфа, даже то, как я выбросила из окна маленького совенка — все мои грехи прошли перед моим мысленным взором. Вайдекр разговаривал со мной на языке моего одиночества и моей тоски о любви, его сердце учило меня: «Никому не верь. Есть только земля». И я вспомнила совет Ральфа, тот, который он сам забыл так трагически: быть тем, кого любят. Никогда не совершать ошибки и не любить самой.
