— Нет, — отрезала я.
Он попытался до меня дотянуться.
— Нет, иначе я позову Селену.
Ипполито поднялся и молча оделся. Я подождала, когда он выйдет в коридор, и только тогда заплакала.
Сандро сделал для меня доброе дело. Через три месяца после этого ночного свидания Климент назначил Ипполито кардиналом и папским легатом в Венгрии. Хотя прежде планировалось, что кузен отучится, а через год отправится на службу.
Алессандро уехал во Флоренцию — знакомиться с политикой города, которым ему предстояло править.
Я усердно занималась науками. Первый любовный роман меня ранил, но я находила утешение в том, что у меня по-прежнему есть Флоренция. Я мечтала быть достойной этого города и сделаться надежным партнером Алессандро, который проявил себя разумным и порядочным человеком.
Климент услал меня домой, во Флоренцию, помогать Алессандро, которого император Карл провозгласил первым герцогом Флоренции. Этот титул стал частью договора, заключенного между императором и Папой после разграбления Рима. В накидке из горностая, в украшениях из рубинов я гордо стояла возле кузена во время его посвящения. В тот момент образ Ипполито окончательно померк в моем сознании.
После церемонии давали до неприличия великолепный банкет. А поздно вечером, пока донна Марселла снимала с меня сложный наряд, я болтала с Марией о событиях дня. Я была возбуждена, и спать мне не хотелось.
— Когда, по-твоему, его святейшество объявит о нашей помолвке? — поинтересовалась я.
— О помолвке?
Мария была неподдельно удивлена.
— Между мной и Сандро, разумеется.
Моя собеседница быстро отвела глаза. Судя по всему, подыскивала нужные слова.
— Его святейшество ищет тебе жениха среди нескольких кандидатов.
Трижды я мысленно повторила эту фразу, прежде чем полностью ее осознать.
— Прошу прощения, — пробормотала Мария. — Значит, они тебе ничего не сказали?
— Нет, — задумчиво ответила я. — Не сказали.
На ее лице я увидела сожаление.
— В прошлом году Алессандро тайно обручился с Маргаритой Австрийской, дочерью императора. Его святейшество скоро официально об этом сообщит.
Я чувствовала себя униженной, злилась, но продолжала исполнять публичные обязанности и помогать Сандро. При этом понимала, что я не партнер, а символ. Я была призраком своего отца, который родился во Флоренции. Как его единственная законная наследница, я должна была править одна, но я была женщиной, что с политической точки зрения являлось непростительным грехом.
С каждым днем тревога о будущем нарастала. Мне исполнилось тринадцать — возраст, подходящий для брака, но если мой жених не Сандро, то кто же? Мария призналась, что Климент ожидает предложения от миланского герцога, пожилого человека, мозгов у которого меньше, чем денег в его пустых сундуках. Хотя Клименту эта идея не слишком нравилась, пришлось ее рассмотреть, потому что этого брака желал император Карл: герцог всегда поддерживал империю. Я так расстроилась из-за этой новости, что Мария целый час меня утешала.
— Господь сжалится, это не окончательный выбор, — убеждала она. — Он лишь один из претендентов. Их множество, есть просто чудесный, но я поклялась молчать. Его святейшество очень старается, чтобы вам достался лучший кандидат.
— А другие мужчины из Флоренции?
Выходит, я потеряла все, даже свой дом.
Мария не поняла смысла моего вопроса. Она покачала головой и лукаво улыбнулась.
— Мы не должны больше это обсуждать, моя дорогая. Не надо питать надежды: вдруг они окажутся напрасными?
«Слишком поздно», — хотелось мне ответить. Я вспоминала день, когда впервые встретилась с его святейшеством. Он просил отнестись к нему как к отцу, делился своей печалью, тем, что у него нет кровного ребенка. Но уже тогда вел переговоры с императором Карлом с целью найти своему сыну Алессандро подходящую невесту, такую, которая сделает честь молодому герцогу. В короне Климента я была просто еще одной жемчужиной, которой можно торговать. Так же на меня смотрели повстанцы. Условия моего заточения значительно улучшились, но я по-прежнему оставалась политическим узником.
Затем последовали неспокойная осень и Рождество. Со стороны мне можно было завидовать: отороченные горностаем наряды, золотые ожерелья. Я танцевала, обедала с герцогами, принцами и послами. Новый год принес новые празднества. В конце января 1533 года в позолоченном экипаже Якопо и Лукреция приехали из Рима.
Они привезли новость от его святейшества. Лукреция загадочно улыбалась. Наутро они пригласили нас в зал приемов. Помимо меня там были Якопо, Лукреция, Мария и Алессандро, который ради такого случая отложил все дела.
Я сидела между Марией и Лукрецией, а Якопо стоял перед зажженным камином. Зимнее солнце освещало его седые волосы. Он откашлялся, и я помертвела, подумав о миланском герцоге.
— Я должен сделать объявление, — сообщил он, — очень приятное, но пусть мои слова останутся в секрете. Никто не должен об этом узнать, иначе всем нам грозит опасность.
— Здесь мы можем положиться на каждого, дядя, — нетерпеливо произнес Алессандро. — Пожалуйста, продолжайте.
— Состоялось соглашение о помолвке. — Якопо слегка улыбнулся. — Моя дорогая duchessina, ты выйдешь замуж за Генриха, герцога Орлеанского.
Герцог Орлеанский. Титул звучал знакомо, но человека я вспомнить не могла.
Донна Лукреция не выдержала, посмотрела на меня и воскликнула:
— Сын короля Франции, Катерина! Сын короля Франциска!
Я опустилась на стул, не в силах понять всего значения этой новости. Мария радостно захлопала в ладоши. Даже Сандро улыбался.
— И когда свадьба? — уточнила я.
— Летом.
Якопо взял со стола две шкатулки, отделанные перламутровыми геральдическими лилиями, и протянул мне.
— Твой будущий свекор, его величество король Франции, дарит тебе это от имени сына.
Я взяла шкатулки. В одной лежало золотое ожерелье с тремя круглыми сапфировыми подвесками, каждый камень размером с кошачий глаз, в другой находился миниатюрный портрет угрюмого юноши с худым лицом.
— Он молод, — заметила я.
Донна Лукреция восторженно стиснула мою ладонь.
— Вы с Генрихом Валуа одногодки.
— Он должен был жениться на английской Марии Тюдор, — добавила Мария. — Но король Генрих бросил ее мать, Екатерину Арагонскую, и это положило конец переговорам.
Она взяла меня за руку и, почувствовав мою вялость, прищелкнула языком.
— Катерина, разве ты нисколько не взволнована?
