— Ты прав, — кивнул Бишоп. — Дело не в яде. Это нечто совершенно иное. И это иное подталкивает меня уехать… и сделать… Но что? Не представляю. Но я должен взять ее с собой. Нет, я, конечно, не доверяю Меррим. Не такой я осел. На свете есть не больше трех женщин, которым я могу доверять.
— Я боюсь спрашивать, как их зовут.
— Вот и хорошо, но знай, что Филиппа — одна из трех. Сердце у нее из чистого золота. А сама она — воплощение радости и счастья.
— Уж это точно, — засмеялся Дьенуолд. — Ничего не скажешь, моя девушка.
Час спустя, сытые, чистые и переодетые в одежду хозяев, Бишоп и Меррим сели на Бесстрашного. Вечерело, в воздухе повеяло прохладой и ароматами цветов.
— Я решила, что Бесстрашный — великолепный конь, — объявила Меррим, — и поэтому позволю ему покрыть Локли.
— Он, несомненно, будет счастлив.
— Куда мы едем, Бишоп?
Ничего не ответив, он принялся насвистывать.
— Уже поздно. Почему ты не захотел остаться в Сент-Эрте?
Он засвистел еще громче.
Меррим устало обмякла, прекратив расспросы. На деревьях пели птички. Ласточки чертили круги в голубом небе. Меррим увидела огромный камень, торчавший посреди поля.
— И сколько времени уйдет на то, чтобы добраться до места?
— Два дня, может, и больше, поскольку у нас всего один конь.
— Что ты собираешься со мной сделать?
— Повернись ко мне лицом.
Она послушалась.
— Я рад, что ты расчесала волосы, — неожиданно сказал он. — Ты была похожа на ведьму.
— Интересно, это хорошо или плохо?
Она снова отвернулась, глядя на усеянную ухабами и рытвинами дорогу, и тоже принялась насвистывать. Бишоп рассмеялся.
— Нет, — прошептал он, приблизив губы к ее уху, — девственницей ты не умрешь.
— Именно так ты собираешься поступить со мной? Изнасиловать?
— О нет, я никогда не брал женщину силой, — заверил он, снова принимаясь насвистывать.
Бишоп остановился, только когда солнце почти зашло за горизонт. Раньше просто нужды не было. Дьенуолд надавал им е собой еды не меньше чем на неделю, так что добывать ужин охотой не было смысла.
Они устроились на ночлег в тени небольшой кленовой рощи. Бишоп разжег костер, пока Меррим раскладывала еду.
— Надеюсь, дождя не будет, — вздохнула она, глядя в небо.
— Если и будет, шатер наверняка не обвалится, — успокоил он и, понюхав воздух, уверенно добавил: — Никакого дождя.
— Как по-твоему, в Пенуите дождь прекратился?
Бишоп немного подумал, повернулся, сам не зная почему, и ощутил легчайшее дрожание в воздухе. И понял, твердо понял.
— Дождь прекратился.
— Но ты сказал, что этого не будет! Угрожал наводнением. Обещал связать меня и утопить в дожде.
Бишоп, ухмыляясь, оторвал зубами кусок говядины с ребра.
— Мне показалось, что так легче тебя запугать.
— Ты все это сочинил?
— Именно. Я сказал, как мне приятно, что ты не желаешь видеть меня мертвым, как тех четверых?
Девушка отломила краюшку хлеба от каравая и пожала плечами.
— Я действительно не хочу видеть тебя мертвым. Наверное, я дура. А дождь снова пойдет?
— Обязательно. С засухой покончено.
— Откуда тебе знать?
— Просто знаю, — пожал плечами Бишоп, глядя в огонь.
— Интересно почему? — спросила она, протягивая ему еще одно говяжье ребрышко. — Потому что явился ты?
— Я так не считаю, — не задумываясь ответил он. — На дальних границах зашевелились какие-то…
Он осекся. Странные слова сорвались с языка без всякого участия разума.
Бишоп продолжал смотреть в маленький костерок, прислушиваясь к своему голосу и удивляясь словам, так легко слетевшим с губ.
Меррим мигом выпрямилась, забыв о свежем горошке из огорода Филиппы, который до этого с увлечением жевала.
— Какие дальние границы? О чем ты?
— В воздухе какое-то шевеление. Может, это древние силы столкнулись друг с другом? Бьются не на жизнь, а на смерть… в дубовых рощах. Я вижу жестокую распрю… битвы…
Он замолчал и закрыл глаза.
— Бишоп, что случилось? Какие дубовые рощи? Что за древние силы? Из-за чего ссоры? Что ты видишь?
— Ничего, — выдавил он, явно сбитый с толку и рассерженный. — Мне это не нравится. Очень не нравится.
В душе он сознавал, что все изменяется, что в его жизнь вмешались неведомые силы, выволакивая на свет божий старые тайны, давно погребенные секреты, как грязь из болота, секреты, которые ему не принадлежали.
Бишоп поднялся, отряхнул шоссы.
— Пойду разотру Бесстрашного, — буркнул он и ушел, оставив ее смотреть ему вслед.
А Меррим еще долго гадала, что он имел в виду, утверждая, будто она не умрет девственницей. Ее жизнь неожиданно пошла наперекосяк, но, как ни странно, она совсем не боялась. Знал ли он, что бремя невинности не будет отягощать ее до самой смерти?
Когда она улеглась рядом с ним, грея теплым дыханием шею, Бишоп прошептал:
— Сегодня теплая ночь. Ночь, заставляющая человека думать не только о том, как острее наточить меч и снести врагу голову.
Меррим очень хотелось узнать, о чем еще можно думать в такую ночь, но вслух она сказала:
— Я никогда не видела, как сносят головы врагам, поскольку дед и его солдаты были уже глубокими стариками, когда я родилась. Мне не забыть, как он твердил, что теперь силы уже не те и ему придется найти другие способы выжить. Он вечно строил планы и спорил с другими стариками. Они проводили за этим увлекательным занятием целые часы. Когда отец умер, не оставив наследника мужского пола, все поняли, что грядет беда. «Пока на свете существуют алчные люди, — твердили они, — беды не оберешься». Но никто особенно не волновался, потому что все помнили о проклятии.
— Да, это говорит о том, насколько вам везет.
Он ожидал, что Меррим скажет еще что-то, но та молчала. Что она скрывает от него?
Ее пальцы коснулись его шеи, скользнули по плечу, помедлили и снова зашевелились: легкие, нежные, теплые.
Неужели он для нее — всего лишь нечто вроде большой собаки, которую можно погладить? Рядом с которой можно погреться? Неужели она не сознает, что он — мужчина? Более того, неужели она не сознает, что он молод, а молодая плоть способна отвердеть меньше чем за миг? Очевидно, нет.
Он взял ее руку и положил себе на живот. Разгладил ладонь. Его мышцы напряглись. Девушка испуганно встрепенулась, и он ухмыльнулся в темноту. Если до этой минуты он был для нее собакой, теперь так не скажешь.
Ее пальцы снова дрогнули. Совсем чуть-чуть.
— Ниже, — потребовал он.
— Ты это о чем?
— Передвинь руку ниже.
— То есть так?
Он сжал зубы и затаил дыхание, когда эти неугомонные пальцы медленно поползли вниз. Коснулись восставшей плоти… и Меррим вздрогнула от неожиданности. Бишоп затрясся, как паралитик, мечтая об одном — ощутить ее прикосновение к своему обнаженному копью.
