– Хорошо, я ни на чем не настаиваю и верю только тому, что говорят мне твои глаза. Итак, до завтра! До свидания, моя Габриэль!
Он проводил ее до двери комнаты, ведущей в библиотеку, из которой был выход в коридор. Не успела молодая девушка пройти в него, как из кабинета раздался звонок, призывавший курьера. У Арно Равена действительно было слишком мало времени, чтобы предаваться любовным грезам, суровая действительность беспощадно пробуждала от них.
Габриэль заперлась в своей комнате. Решительное слово еще не произнесено, но само решение уже принято. Только что пережитый час разрушил мост, соединявший ее с прошлым, и возврата не было. Даже если бы в эту минуту сам Георг явился, чтобы предъявить и защитить свои права, было бы слишком поздно: он уже утратил Габриэль. Что оказалось невозможным для юноши со всеми его мечтами и сердечностью, того зрелый человек достиг своей поздней, но горячей страстью. Он завладел душой молодой девушки, не оставив в ней ни одного уголка для другого. Арно Равен приковал к себе все мысли и чувства девушки, и ему принадлежали даже ее сновидения, когда, далеко за полночь, она заснула коротким, тревожным сном.
ГЛАВА XIII
– Это неслыханная вещь! Ничего подобного никогда еще не было! Это ведь губит всякий авторитет, колеблет правительственную власть, потрясает основы государства… Это ужасно! – такими восклицаниями встретил взволнованный Мозер полицмейстера, спускавшегося по лестнице губернского правления после приема у губернатора.
– Вы говорите о волнениях в городе? – с насмешливой улыбкой спросил тот советника. – Да, вчера вечером было уже совсем плохо!
– Не о том речь! – отвечал Мозер. – Это – выходки черни, которую можно обуздать в крайнем случае при помощи военной силы. Но когда революция проникает в чиновничью среду, когда люди, призванные быть представителями и поддержкой правительства, нападают на него таким образом, тогда конец всякому порядку! Кто мог бы ожидать такого от асессора Винтерфельда, слывшего образцовым чиновником? Правда, он всегда был у меня на подозрении. Его неблагонадежность, его склонность к оппозиции и политически опасные знакомства уже давно внушали мне опасения, и я несколько раз высказывался в этом смысле перед его превосходительством, но барон не хотел ничего слышать. Он любил этого асессора; ведь еще так недавно он открыл ему путь к блестящей карьере, дав перевод в столицу, и вот теперь этот изменник платит ему такой черной неблагодарностью.
– Вы говорите о брошюре Винтерфельда? – спросил полицмейстер. – Разве она уже есть у вас? Она лишь сегодня могла появиться в Р.
– Я случайно получил ее через одного сослуживца.
Ужасная, возмутительная вещь! Явный мятеж! Там говорятся по адресу его превосходительства такие вещи, такие вещи!.. Скажите, пожалуйста, как можно было отпечатать и распространить нечто подобное? Вы еще не приняли никаких мер для изъятия брошюры?
– У меня нет ни приказания сделать это, ни повода к тому, – спокойно возразил полицмейстер. – Брошюра появилась в столице, и слишком поздно принимать меры, которые воспрепятствовали бы ее распространению. Да и вообще теперь нельзя, как прежде, без всякой церемонии подавлять выражения неудовольствия, времена изменились. Однако что касается самого произведения, то я совершенно согласен с выраженным вами о нем мнением. Нельзя высказаться сильнее и откровеннее по отношению к представителю правительственной власти.
– И это сделал чиновник, работавший у меня на глазах, в моей канцелярии! – в отчаянии воскликнул Мозер. – Его сбили с толку, ввели в заблуждение! Я постоянно говорил ему, что связь с швейцарскими демагогами погубит его. Мне известно, кто настоящий виновник всего этого… Тот самый доктор Бруннов, который несколько недель назад приехал сюда под благовидным предлогом хлопотать о наследстве и все еще не намерен уезжать.
– Потому что ему чрезвычайно затрудняют и бесконечно затягивают получение этого наследства. Судьи принимают слишком близко к сердцу тот факт, что он сын своего отца и в данном деле является защитником его интересов; они относятся с предубеждением к молодому врачу. Право, он не так опасен, как вам кажется, господин советник.
– Этот Бруннов очень опасен! С момента его появления здесь начались беспорядки в городе, открытое неповиновение властям и наконец появился печатный пасквиль против особы его превосходительства. Я по-прежнему убежден, что этот человек прибыл сюда для того, чтобы возбудить беспорядки в Р. и в его провинции, и во всей стране!
– Почему же не во всей Европе? – насмешливо возразил полицмейстер. – Вы очень ошибаетесь: я приказал следить за Брунновым, и, смею вас уверить, он не дал ни малейшего повода к подобным подозрениям. Он не только не завязал здесь каких-либо политических отношений, но и не принял ни прямого, ни косвенного участия в беспорядках, а всецело посвятил себя своим частным делам. Если я, в качестве полицмейстера, свидетельствую вам об этих обстоятельствах, то вы можете не сомневаться в них.
– Но ведь он – сын старого революционера, – упрямо стоял на своем Мозер, – и самый близкий друг асессора Винтерфельда.
– Это еще не служит доказательством его политической неблагонадежности. Ведь его отец тоже был когда-то ближайшим другом нашего губернатора.
– Что… что? Его превосходительство и Рудольф Бруннов…
– Были друзьями детства и университетскими товарищами, очень близкими при этом. Надеюсь, вы не станете обвинять барона Равена в революционных наклонностях! Однако у меня нет времени, до свидания! – и с этими словами, окончательно возмутившими Мозера, полицмейстер покинул губернское правление.
На обратном пути в городе он встретил городского голову.
– Вы были у губернатора? – спросил последний. – Ну, что он решил?
– То же, чем угрожал вчера: намерен принять самые крутые меры и, как только беспорядки возобновятся, подавить их вооруженной силой. Относительно этого уже сделаны распоряжения. Я как раз встретил полковника Вильтона, который прибыл в замок, чтобы лично переговорить с губернатором, и результат их переговоров не вызывает никаких сомнений.
– Этого не должно быть, – с беспокойством возразил городской голова. – Озлобление слишком велико, чтобы выступление войск могло сохранить вид простой демонстрации. Дело дойдет до кровопролития. Хотя я и решил не переступать порога замка, если меня не принудит к этому необходимость, но теперь не могу не сделать последней попытки, чтобы избежать несчастья.
– Лучше оставьте это, – посоветовал полицмейстер. – Могу заранее предсказать вам, что вы ничего не добьетесь. Барон сегодня не расположен к уступчивости, тем более, что он получил вести, которые надолго испортят его настроение.
– Знаю, – ответил городской голова. – Вы говорите о брошюре асессора Винтерфельда?
– А, и вы ознакомились с нею? По-видимому, ее отлично сумели распространить. Должно быть, опасаются конфискации и спешат предупредить ее. Но, по-моему, это излишнее опасение; в столице, кажется, весьма склонны предоставить событиям идти своим чередом.
– В самом деле? А что говорит по данному поводу сам Равен? Едва ли это совершенно неожиданно для него.
– Нет, все свидетельствует о том, что он поражен случившимся и не может скрыть свое бешенство. Мои намеки относительно этого встретили такой резкий отпор с его стороны, что я счел за лучшее замолчать. И в самом деле, печатное выступление против него отличается неслыханной смелостью. Такие вещи обычно выпускают в свет без подписи; дают пройти по крайней мере первой буре, прежде чем называют себя по имени; заставляют угадывать, кто автор, и только в силу необходимости раскрывают свой псевдоним. Винтерфельд же подписался своим полным именем, ни на минуту не оставив общество и губернатора в сомнении относительно того, кто такой нападающий. Не могу понять, как у него хватило смелости на столь решительное выступление против своего бывшего патрона. Он ведь бросает ему перчатку перед лицом всей страны – брошюра с начала до конца является обвинительным актом.
