Черити взяла Даррелла за руку, вспышка гнева иссякла, теперь она заговорила умоляюще:
— Даррелл, ну прошу тебя, останься! Что с того, что твои земли не столь обширны, как прежде? Те, что остались, не уступают многим поместьям, и их можно вновь сделать процветающими. Все мужчины и женщины, живущие на этой земле, рады будут трудиться до седьмого пота для тебя и твоего сына. И в ответ попросят только одного: чтобы ты оставался их поводырем и защитником, каким всегда был сквайр. К кому еще, кроме тебя, они могут обратиться за помощью?
Черити умолкла, с тревогой глядя на Даррелла. Никакой реакции. Он отвернулся от нее — надменный, чужой, жестокий — и смотрел на искрящуюся под солнцем реку. Лицо замкнулось, холодное и жесткое. У Черити упало сердце, но она не собиралась так легко сдаваться:
— Если ты уедешь, душа покинет эту деревню и здешний народ попадет в полную зависимость от Джонаса и его приспешника, преподобного Малперна. А ведь это твой народ, Даррелл. Они ждали тебя и молились о твоем возвращении, нельзя же отмахиваться от них. Я не говорю, что все пойдет гладко! Придется преодолеть много трудностей, но…
— Черт возьми, помолчи, Черити! — взорвался Даррелл, обрушив на нее такой гнев, что она отшатнулась. — На сегодня я сыт по горло твоими упреками! Да, я сам виноват — не сказал тебе с самого начала о своих намерениях, но это не дает тебе права указывать мне, что я должен делать, а чего нет. Простая правда состоит в том, что я не желаю больше жить в Конингтон-Сент-Джоне. И прекрати истязать меня!
Черити как раз собиралась сказать Дарреллу о драгоценностях, спрятанных в башне у рва, надеясь, что от этого известия предстоящие трудности покажутся ему не столь уж непреодолимыми, но его неожиданный выпад заставил ее не только онеметь, но и напрочь вымел все мысли из головы. Она была настолько ошеломлена, что несколько секунд могла только тупо смотреть на него. Мало-помалу оторопь прошла, уступив место гневу, а еще больше — презрению, которое она не потрудилась скрыть.
— Ты не желаешь больше жить в Конингтон-Сент-Джоне, — повторила Черити с тихой яростью. — Поэтому забираешь ребенка — и с глаз долой! Ты не подумал о других людях, которым, вероятно, не менее тяжко жить здесь, но у них нет твоего солидного состояния, и они не имеют возможности уехать. Люди, которые из любви к тебе, не колеблясь, показывали Джонасу, как они ненавидят и презирают его, и которые вследствие этого сильно пострадают, когда он станет здесь хозяином. А он им станет, если сейчас ты пренебрежешь своим долгом по отношению к этим людям. Боже милосердный! Неужели пяти лет достаточно, чтобы разорвать все узы любви, уничтожить чувство долга, которое заложили в тебя с детства и научили почитать как святыню?
Кровь бросилась ему в лицо — он был рассержен, но и пристыжен. Едва она умолкла, он быстро сказал:
— Я не совсем лишен чувства благодарности, Черити. Я не собирался оставлять тебя на растерзание твоему злонамеренному родственнику. Я знаю, как ты любишь ребенка и как он привязан к тебе. Когда мне придет время возвращаться в Кент, я хочу, чтобы ты поехала со мной.
— Поехала?.. — Черити опять чуть не растеряла все слова. — Няней маленького Даррелла? Ты воображаешь, что мне это разрешат?
— Нет, — ответил он сердито, — у меня не хватило бы наглости предлагать тебе такое. Я хочу, чтобы ты приехала туда моей женой!
Черити показалось, что странная тишина воцарилась после его слов, как будто весь мир замер в молчании, и вдруг чей-то смех нарушил тишину. Она даже не сразу осознала, что смеется она сама.
— Я вознагражден, сударыня. Вот вы и развеселились, — сказал Даррелл ледяным тоном. Краска сбежала с его лица, он даже побелел от оскорбления. — Я, однако, не имел намерения шутить.
— Прости меня! Это, конечно, очень невежливо, — ответила она уклончиво. Черити не могла сказать Дарреллу, что смеялась над трагической иронией ситуации: разговор о браке возник в разгар первой серьезной ссоры между ними, нежданно-негаданно расцвело в сыне тайное желание его покойной матери, и все это несбыточные мечты. — Но ты, конечно, должен понимать, что у меня еще меньше шансов получить разрешение на брак, чем поехать в качестве твоей служанки.
Он нахмурился:
— Нет, не понимаю! Конечно, я уже не так богат, но все же далеко не нищий, в то время как ты…
— В то время как я всего лишь бедная сирота, о чем неустанно напоминает мне Джонас, — прервала его Черити. — Как ты не видишь, что уже по одной этой причине мне никогда не разрешат выйти за тебя замуж? Да тетя Элизабет умрет, но не допустит, чтобы меня называли «миледи».
— Решение принимать не ей и тем более не Джонасу. Опекуном является твой дядя, у него неладно со здоровьем, но не с мозгами, и я не думаю, что он откажет.
Черити резко отвернулась и стояла с опущенной головой, объятая искушением столь внезапным и сильным, что, казалось, должна уступить ему. Даррелл сказал верно, и она знала, что если сейчас будет вести себя смиренно и послушно, то не нужно и расставаться с самыми дорогими на свете людьми: с Дарреллом и с ребенком, которого она выходила. Женщина ведь практически бесправна. От нее требуется только беспрекословное послушание — сначала отцу или опекуну, а потом мужу. Никто не осудит ее, если она пассивно позволит Дарреллу и дяде устроить свое будущее.
Никто? Черити посмотрела за реку, на мельницу и колокольню церкви, возвышавшихся среди деревьев на другом берегу. С того места, где она стояла, из всей деревни только их и было видно. Она подумала о людях, которые тут живут, об их преданности и доверии. Они сражались, приносили жертвы и терпели страдания во имя короля, но не потому, что разбирались, кто прав, кто виноват в ссоре между королем и парламентом, а потому, что Конингтоны сказали им, что их долг — поступать так. Они с молчаливой враждебностью приняли победу круглоголовых и терпеливо ждали возвращения господина, уверяя друг друга, что все устроится, как только один из Конингтонов опять станет их покровителем. Черити понимала, что жители деревни были бы рады видеть ее женой сквайра, могут даже простить им отъезд, потому что любят обоих, ее и Даррелла. Но она знала и то, что сама себе не простит этого никогда.
— Даррелл! — Черити снова повернулась к нему, ее тихий голос дрожал, она пыталась вложить в слова всю силу своего убеждения. — Ты сказал мне когда-то, что хотя ты идешь сражаться за церковь и короля, но истинная твоя верность принадлежит именно этому месту, ему ты предан всей душой. Заклинаю тебя: не отказывайся сейчас от этой верности! Она нужна, как никогда прежде! Если ты хочешь, чтобы я стала твоей женой, я с радостью выйду за тебя и с Божьего благословения буду стараться облегчить твои труды и заботы, но только я не должна была покидать этот край, который так дорог нам обоим.
