— Ты не могла бы еще раз подробно рассказать все, что произошло между тобой и мистером Раньером? Похоже, ты обрела невероятную любовь к глупостям, чего раньше мы за тобой не замечали.
Грейс крепко прижала подушку к груди и улыбнулась.
Майкл сидел за столом в комнате, которой прежде не пользовался и которая была приспособлена для парадных ужинов. Это была единственная не полностью обставленная комната в доме Сэма. По какой-то странной причине у Майкла сложилось четкое впечатление, что Сэм равнодушно отнесся к отделке комнаты и тут же бросил все, когда решил, что она неудобная, расположена очень далеко от кухни, слишком холодная и темная.
Майкл ковырял в тарелке отменный ростбиф с варенным картофелем и морковью, который приготовила ему мать Тимми, как только они с его отцом вернулись днем в имение.
Вместо этого ростбифа Майкл, казалось, был готов отдать все за вкус подгоревшего рагу. Неужели все это действительно было всего лишь три дня назад?
В мрачной комнате он ощутил одиночество, и это чувство было не очень хорошо знакомо ему. Сегодня вечером эта комната оказалась единственным местом, где он мог находиться. Все другие места в Бринлоу хранили воспоминания о Грейс.
Майкл с грохотом бросил нож и вилку в тарелку.
Он встал и невольно сжал кулаки. Ему весь день хотелось ударить кулаком в стену. И такое происходило с ним впервые. Он всегда гордился своим спокойным характером.
Кроме двух особенных событий, он за всю свою жизнь никогда ни о чем не жалел. Сегодня вечером он пожалел обо всем, что здесь произошло.
Он считал, что разорвать с ней отношения ему следовало как-то иначе, но не знал как. Он слишком сильно рассчитывал на её желание воссоединиться со сказочно богатым мистером Брауном, которого он сам себе придумал. И еще он был уверен, что она захочет вместе со своими друзьями вернуться к роскошной жизни.
Ему сразу показалось, что все ее разговоры о том, чтобы сбежать на остров Мэн, были обусловлены желанием найти временный приют. Если бы она уехала туда, то не прошло бы и двух недель, как на том отдаленном острове она начала бы сходить с ума.
Грейс слишком милая и добросердечная, чтобы друзья оставили ее там на всю жизнь. Она из тех, кому предназначено вернуться к ярким удовольствиям, которые можно найти только в Лондоне. И если заставить себя хорошенько подумать, то через месяц, самое большее, через два, масса щеголей, которые богаче Креза, выдернут ее из собственной спальни, наденут на палец очень узкое кольцо и усадят в Мейфэре, в доме, утопающем в золоте и набитом прислугой, которая будет исполнять любую ее прихоть, любой каприз.
Майкл потер переносицу, чувствуя, как начинает болеть голова. Вот черт! Грейс совсем не такая, вот ведь в чем суть. Он готов спорить на что угодно, что она захочет отказаться от выгодного предложения. Он даже представлял себе уютный кокон, который она бы сплела в Бринлоу. Он даже слышал ее очаровательный голос, каждый год притворно настаивающий, что ее не интересует светский сезон с друзьями в Лондоне.
И все время она будет думать, что он отказывается от поездки в Лондон из-за глупой гордости. И годами он бы позволял ей так думать. И всегда существовал бы — проклятие, именно всегда! — риск разоблачения.
Риск столкнуться лицом к лицу с возмездием Роуленда Мэннинга и полным крушением любого, кто окажется рядом с Майклом. Он не столько боится виселицы палача, сколько того позорного пятна, которое ляжет на ее имя и имя его семьи. Он окажется на задворках истории как малодушный лживый убийца, и будет уже не важно, правда это или нет. Он будет объявлен единственным неудачником среди многих поколений героических, прославленных Уоллесов.
Майкл покачал головой. И что хуже всего — Грейс будет навсегда выброшена из общества.
Он вдруг почувствовал смертельную усталость от такой половинчатой жизни.
В холле послышались шаги, Майкл повернулся и увидел в дверях дородную фигуру миссис Латтимер.
— Может, принести вам что-нибудь, что вы больше любите, сэр? — с расстроенным видом спросила она, посмотрев на полную тарелку еды перед Майклом. — Тимми говорит, вам очень понравился наш сыр.
— Нет-нет, миссис Латтимер. Ростбиф был великолепен. Я просто чувствую себя чуть-чуть неважно, вот и все.
Миссис Латтимер обеспокоено наморщила лоб и поправила чепец на голове, покрывавший ее туго закрученные волосы на ночь.
— Половина деревни прикована к постели, жалуясь на желудки. Добро пожаловать на север. Мне очень жаль, сэр.
— Да я в своей жизни ни дня не болел, мадам, — отмахнулся Майкл. — Завтра буду как гвоздик.
— Принести вам чашку чая в библиотеку, сэр? — с подкупающей улыбкой спросила женщина. — Я купила немного в деревне, на тот случай, если вы захотите. Мистер Брин никогда не просил чаю. Но вдруг он поможет вам. Мистер Латтимер растопил для вас камин.
Они были настроены нянчиться с ним, и это страшно удивило Майкла. У него никогда прежде не было прислуги, поэтому явно требовалась некоторая привычка. Сейчас он осознал, как это ни странно, удовольствие от бедности — никогда нет нужды надевать маску хорошего настроения.
— Чай — то, что нужно, — солгал он.
Майкл поторопил ее войти в невысокий холл впереди себя, и она, переваливаясь, пошла вперед, остановившись в библиотеке.
— О, мистер Раньер, я взяла на себя смелость посмотреть вещи в комоде, поскольку завтра будет стирка. — Миссис Латтимер покраснела и опустила глаза, положив что-то на край стола. — Нашла вот эту симпатичную шаль и не знала, может, она принадлежит той леди, которую, Тимми сказал, вы спасли. И еще, сэр, кажется, она вязала эти варежки. Она взяла немного коричневой шерсти в корзинке, которую мистер Брин держал для меня.
О Господи, он ни за что не бросится туда, подумал Майкл.
— Спасибо, миссис Латтимер.
Слава Богу, она ушла, и Майкл в два шага оказался у стола. Ни секунды не раздумывая, он прижал к лицу шаль из розового шелка и сделал глубокий вдох. Его душа наполнилась райским наслаждением, которое магическим потоком разливалось по всему телу. Он, как пьяный, вдыхал этот запах. И с каждым последующим вдохом его сознание заполнял образ Грейс Шеффи. Ее грациозные руки, изгиб спины, когда она сидела прямо на стуле, мягкие золотистые волосы в свете камина, шелковистая кожа и соблазнительные, но неуверенные губы. И ее глаза. Эти ее голубые-голубые глаза. Глаза, которые наполнились страстью, когда он подтолкнул ее к… О Господи, надо остановиться, иначе он потеряет рассудок от этого.
Майкл опустился в кожаное кресло, сжимая шаль, как младенца, а потом заметил огромные варежки. Что же это, в конце концов?! Господи, да она связала их для него, и на них тоже остался легкий аромат ее духов. Наверное, эти варежки — ее способ поблагодарить его за спасение. Она бы сделала это для любого. А может, они для чего-нибудь еще. Когда они спокойно болтали в темноте, лежа в объятиях друг друга, она упоминала что-то о приближающемся Рождестве и дне подарков, и он не решился тогда сказать ей, что праздники Рождества в приюте приносили только жалкое веселье в виде дополнительного куска грубого хлеба, если везло. Но это никак не помогало преобразить печальную жизнь без любимых родителей.
