Ознакомительная версия.
Но, как ни утешала себя Маша, как ни привыкла она подавлять свои сердечные порывы и таить желания, она знала, что тяжелее всего ей было проститься с мечтами о Федоре Долгорукове. Однако, придясь ей по сердцу с первого же мгновения, он никогда не был досягаем. Окажись она царицею, могла найти бы с ним тайное, краденое счастье – если бы она решилась на сие, если бы он решился… Скорее всего князь Федор остался бы по-прежнему недостижимым, как страстный сон. К тому же он принадлежал к семейству гонителей ее отца. Она уже простилась с надеждою хоть когда-нибудь увидеться с князем Федором, и неожиданная встреча привела ее в смятение, сходное с суеверным ужасом: не слишком ли сурово испытывает ее господь? Зачем нарушать хрупкое спокойствие души, вновь искушая лицезрением любимого лица, исполненного любви?..
Чувства их были обнажены, и даже сожми сейчас князь Федор и Маша друг друга в объятиях, они не могли бы сказать друг другу о своей любви яснее и жарче, чем взглядами: она – боясь надеяться, он – почти торжествуя победу.
– Вы… вы и в самом деле не знали о постигших нас бедствиях?
Князь Федор тотчас осознал двусмысленность ситуации, ибо «Ромео и Джульетта» была одной из любимейших его книг. Ох, злобно шутят бессмертные боги!
– Клянусь господом, – прошептал он, – я все это время прожил в воронежской глуши. Да вы небось помните волю государеву. Известий получал мало, о том, что происходит, ничего толком не знал. Все свершившееся для меня полнейшая неожиданность, но видеть вас…
Он умолк, однако взгляды говорили столь красноречиво, что Маша нервно стиснула руки у горла.
– Ради бога, – прошептал князь Федор, – мне нужно вам столько сказать! Нам надобно поговорить без свидетелей, – он огляделся, – да хоть в конюшне. Умоляю вас, Мария Александровна, дозвольте вам наедине словцо молвить!
Маша испуганно оглянулась на окна становой избы, под которыми они стояли, ощущая их, словно чужие, недобрые, любопытные глаза. Что будет, если увидит кто-то, как она тут стоит с одним из Долгоруковых! Померещилось или и впрямь к одному из стекол приникло бледное лицо Бахтияра? Маша вздрогнула, пробормотала:
– Да, да, – и пошла к конюшне столь торопливо, что князь Федор от неожиданности даже замешкался и не сразу ее нагнал.
* * *
Первое, что они увидели, войдя в просторный, пахнущий сеном и конским навозом сарай, были кони князя Федора, нерасседланные и неразвьюченные. Мальчишки-конюха рядом тоже не оказалось: или позвали по другому делу, или просто плевать хотел на господские приказы. Но то, что в другое время вконец разозлило бы Федора, сейчас как бы мимо глаз прошло, ибо, отворяя перед Машею тяжелую дверь, он невзначай коснулся ее плеча, и этого было достаточно, чтобы его начала бить дрожь.
«Что это? – подумал он с почти суеверным ужасом. – Что со мной делается? Что она делает со мной?!»
Она стояла, сжимая на груди края своей кружевной шальки, встревоженно глядя на князя Федора, испуганная этим почти страдальческим выражением, вдруг появившимся на его лице. А у него было чувство, будто этими худыми, нервными пальцами она касается его тела в самых сокровенных местах, будто эти приоткрытые губы нежат и ласкают его изнемогающую плоть. Не в силах бороться с собою, схватил ее за плечи, потянул к себе – она испуганно трепыхнулась в его объятиях… но тут губы князя Федора нашли ее рот, а руки Маши сомкнулись на его шее.
Их никто не учил словам: «Мы предназначены друг для друга», да и не о том они сейчас думали, не до мыслей им было, – просто оба ощутили странную тишину, воцарившуюся кругом – среди этих тюков сена и конских стойл, среди приземистых домов Березая, среди окрестных рощиц и балков, меж рек, полей и озер, меж лесов, протянувшихся от гор и до гор, от моря и до моря, на все четыре стороны света, и выше, в небесах, до невидимых высоких звезд – вся Земля, вся Вселенная внезапно прониклась жаркой, блаженной гармонией и, затаив дыхание, растроганно следила их объятия.
– Люблю тебя! – выдохнул князь Федор, наконец-то отрываясь от истерзанных Машиных губ, скорее угадывая, чем слыша сквозь грохот крови в ушах ее ответное:
– Люблю тебя!
Она прижималась к нему все крепче, пытаясь напрягшимся, изголодавшимся телом поймать хоть призрак наслаждения, медленно поводила бедрами, терлась о него грудью, сводя его с ума этими ошеломляющими прикосновениями – и сходя с ума сама. Ноги ее подкосились. Обмирая, Маша почувствовала, как Федор сделал шаг в сторону, увлекая ее за собой, потом потянул куда-то вниз, и они оба оказались лежащими на мягком сене. Маша испуганно пискнула – сено приминалось, проседало под тяжестью их тел, – крепче схватилась за плечи князя Федора, не то пытаясь удержаться, не то его удержать.
Но напрасно. Вновь прижавшись к ее губам, весь во власти своего неудержимого желания, сходя с ума от страсти к этому теплому рту, прерывистому дыханию, биению сердца под его ладонью, князь Федор свободной рукою медленно сжимал тяжелые бархатные складки, пытаясь добраться до ее дрожащего тела. Шелест тонких льняных юбок, шуршание чулка заставили его сердце приостановиться, но, когда рука его преодолела выпуклость подвязки и коснулась тонкого округлого колена, сердце сделало безумный скачок и забилось с такой быстротой, что он начал задыхаться. Маша что-то чуть слышно шептала в его целующие губы, и это возбуждало его еще сильнее, так, что он с тихим, протяжным стоном стал на колени меж ее раскинутых ног, хватаясь то за свой пояс, то за манящую, темную, благоухающую белизну. Упал ничком, припал губами к черному шелковистому мыску – и тут же получил сильнейший удар в подбородок, отбросивший его навзничь.
Маша свела колени, резко села, непослушной рукою оправляя юбки, пытаясь прикрыть дрожащие ноги.
Мгновение князь Федор ошеломленно глядел на этот шелестящий ворох, скрывший от него все то, до чего он с таким трудом и восторгом добирался. Ничего не понимая, поднял взор – и отшатнулся.
Маша сидела, поджав колени, стиснув в кулачках края шали, а глаза ее – черная мгла ненависти в этих глазах!
– Милая! Что ты? – пролепетал князь Федор, протягивая к ней руку, но Маша отшатнулась, прижалась к щелястой стене, мучительно закинула голову…
* * *
Никто не знал, чего стоило ей оттолкнуть его, не раскрыться перед ним всем жаждущим естеством! Не его наказывала – себя карала. И как был бы изумлен князь Федор, узнав, что сейчас она оттолкнула, отвергла не его, а… себя!
В тот миг, когда сладкая судорога сводила ее бедра, вдруг ударило по сердцу, по глазам, по памяти: вот так же трепетала она в дерзких руках Бахтияра, готова была принять его, отдаться ему, опозорив себя этой добровольностью так, как ни опозорило бы ее никакое насилие. Вот когда впервые появился в ее жизни князь Федор: когда она лежала с юбкой, задранной на голову, с разбросанными ногами… и мужчина, обезумевший от похоти, готов был ворваться в нее с торжествующим стоном. Все в точности как теперь… что же, она обречена?!
Ознакомительная версия.
