Этот случай обсуждали во всех слоях русского общества, но громко говорить о нем никто не смел. В царствование императора Николая не только говорить, а и думать боялись.
Большинство неразборчивой на новости публики утверждало, что таинственный узник был не кто иной, как великий князь Константин Павлович, внезапная смерть которого в Польше многими была встречена недоверчиво. Однако, верно ли это предположение, остается тайной молчаливой истории, наложившей свою печать на этот эпизод.
Но в конце концов интерес и к этому эпизоду упал. Только император Николай Павлович в течение нескольких дней ходил особенно пасмурный и угрюмый, да кроткая императрица усерднее и больше обычного молилась по вечерам, отходя ко сну.
С этим же временем совпал и отъезд из Петербурга таинственной гадалки цыганки, которую государь посетил еще раз перед ее отъездом. Незадолго перед тем она исполнила ту миссию, которая, по ее словам, была возложена на нее таинственным великим старцем, скрывавшимся в дебрях Сибири, и с особого разрешения государя вошла в собор Петропавловской крепости одна, в присутствии только коменданта и его помощника. Там она долго молилась у гробницы императора Павла, положила земной поклон перед гробницей императора Петра III и, пройдя молча мимо гробницы императрицы Елизаветы Алексеевны, благоговейно подошла к гробнице ее державного супруга; затем старуха цыганка опустила на эту гробницу горсточку земли, завернутую в кусочек темной восточной ткани.
За день до ее отъезда ее посетил государь, увидавший ее во сне и утром, проснувшись, пожелавший увидеть ее.
Посещение государя не было неожиданностью для странной гадалки. Она с утра не велела никого пускать, и экипаж государя еще не въехал на площадь и не поравнялся с церковью святого Михаила Архистратига, как цыганка торопливо вышла к нему навстречу и стала, ожидая его, на пороге своего небольшого флигеля.
— Я ждала тебя, государь, — сказала она, — именно сегодня ждала тебя. Мне уже давно пора уходить, да нельзя было, не повидавшись с тобою перед уходом.
— Ты уходить собралась? — спросил ее император.
— Да, мне пора, дольше ждать нельзя!.. Не так уже много осталось мне жить на свете, а дела еще много. И путь меня ждет, далекий, трудный путь!..
Цыганка вздохнула.
— Ты уходить собралась? — удивленно повторил император.
— Нет, где уж нам, грешным, уходить! Поеду я по слабости и по ничтожеству своему. Пешком идти был бы подвиг, а нам, грешным, разве подвиги под силу? Подвиги для тех, кто выше стоит, кого Господь праведный над нами поставил. Мы удивляться им можем, преклоняться перед ними, а подражать им даже и мысленно не смеем. Не дано это нам!
— А далек твой путь?
Цыганка подняла голову.
— Да, далек… и далек, и труден. Но зато и награда ждет меня великая. Перед тем как умереть, я вновь увижу великого подвижника, светильник мира, что светит во тьме, и которого по священному слову евангельскому тьма коснуться не может.
Николай Павлович пристально взглянул на сивиллу.
— Ты опять туда, в далекие снега? — произнес он сдержанным голосом, словно ему трудно было произнести страшное слово «Сибирь».
— Да, государь, в далекие и глубокие снега, в укромную келью, в которой спасается светоч мира, где за тебя возносятся святые молитвы к Богу. Впрочем, не за тебя одного, а за весь мир молится этот подвижник в своем великом, святом уединении. За весь грешный мир он возносит свои молитвы к Богу. Но за тебя, государь, он молится усерднее, нежели за всех остальных, и с твоей души усерднее, чем с прочих, тяжелый гнет снять желает. В этом его великая задача, за это возносится его молитва к престолу Божию!
Николай Павлович слушал старуху молча, а затем спросил ее:
— Ты мне больше ничего не скажешь на прощание?
— Нет! Многое еще хотела бы я сказать тебе, да не могу. В твои дела царские я не могу и не смею входить, а только смиренно прошу я тебя: не прекращай связи твоего «маленького скромного цветочка» с этим, тоже маленьким и скромным, домиком. Участь маленького цветочка в этой связи, спасение скромной доли в этом единении.
— Но раз тебя не будет?
Старуха спокойно ответила вопросом:
— При чем тут я, государь? И без меня дом будет стоять по-старому, и без меня в нем могут быть те же мир и покой.
— Хорошо, я постараюсь исполнить твой совет. Но только постараюсь: ведь не все в этой сфере зависит от меня, — пояснил император.
— Ты заблуждаешься, государь. Все от тебя зависит, и от одного только тебя. Широкой воли ты сам не должен никому давать. Несчастье лежит в этой широкой воле, глубокое, непоправимое несчастье. Ну, это твое дело, твоя царская забота, и не нам, маленьким людям, тебе, большому человеку, указывать. Подчиняться мы должны, а не указывать, чужими советами и словами руководиться, а не свои слова и советы вперед выдвигать.
Император молча кивнул головой.
— Еще одна маленькая просьба, один маленький, почтительный совет, и не совет даже, а, скорее, «завет», — продолжала старуха гадалка. — Когда в миру две сиротливые доли останутся, такие сиротливые, что и пригреть их некому будет, не оставь их своей царской жалостью и своим царским милосердием. Велико твое слово, государь, велика твоя власть!
Государь сдвинул брови.
— О ком ты говоришь? Я решительно не понимаю! Объяснись толковее!
Старуха гадалка низко поклонилась ему и как-то туманно ответила:
— Нельзя яснее, государь, не положено мне этого. Я только то говорю, что мне разрешено и положено!.. Изволишь сам знать старую русскую поговорку, что «через силу и конь не ступает». Что я могла сказать тебе, то и сказала, что могла разъяснить, то и разъяснила. Остальное ты сам поймешь, и судьба сама тебе все разъяснит. А теперь прощай пока! Спасибо тебе великое за твою неустанную царскую милость, за твое милосердие, спасибо!..
— И никогда больше мы с тобою не встретимся и не увидимся?
— Нет, государь, никогда! Великого темного собора я, грешница, не увижу, великого звона колокольного не услышу, а ты до него только и доживешь, и как прозвучит над твоей столицей новый торжественный звон, так и ты грешный мир оставишь!.. Так написано, так будет.
Последние слова старая цыганка произнесла торжественным голосом и, встав, поклонилась государю в ноги. Он милостиво наклонился к ней, хотел удержать ее от земного поклона, но она, отстранив его рукой, преклонилась перед ним и затем отодвинулась, чтобы таким образом освободить ему дорогу к двери.
Государь вышел не оборачиваясь. Он был слишком взволнован, слишком потрясен и даже задержался несколько на своем пути, так как не хотел, чтобы кто-нибудь мог видеть его волнение.
