Олимпия слышала, как переговариваются между собой приехавшие на этот вечер гости.
Все двери в доме были распахнуты настежь, ловя прохладу. Прислушавшись, Олимпия поняла, что звуки гитары доносились из помещения, находящегося поблизости. Но единственной комнатой, которая располагалась рядом с ее собственной, была комната, занятая вещами сэра Шеридана.
Оказывается, это он играл так нежно и сладко, перебирая струны. Когда Олимпия вошла в это маленькое, похожее на кладовку помещение, он устремил на нее взгляд своих серых глаз.
— Что вы тут забыли, мэм? — спросил он. — Или вы замышляете новый заговор? В таком случае смею вам заметить, что у вас ровным счетом ничего не получится!
— Простите меня, но я услышала музыку, — сказала Олимпия. — И подумала вдруг, что в вашей комнате есть кто-то посторонний. Кто-то чужой, кому не следует здесь находиться.
— Музыкант-воришка, — сказал сэр Шеридан и прислонил инструмент к стене. — Подлый трус, — добавил он серьезным тоном. — Советую вам избегать ухаживаний виолончелистов, у них разбой в крови, как и фуги. — Сидя на краю кровати, он вдруг потянулся к ней и обнял за талию.
Олимпия резко отпрянула.
— Мне следует пожелать спокойной ночи и удалиться, — промолвила она.
Но девушка так и не двинулась с места, как будто ее подошвы приросли к полу. Шеридан встал.
— Спокойной ночи! — сказал он.
Олимпия не сводила глаз с его обнаженной груди, на которую закат отбрасывал красноватые тени, подчеркивая рельефные формы сильных мышц.
— Спокойной ночи, принцесса, — повторил он подчеркнуто строго.
Олимпия перевела взгляд на его плечи, затем на губы и, наконец, взглянула прямо в глаза.
— Вы действительно считаете, что я красива? — выпалила она вдруг и, спохватившись, прикрыла рот рукой.
— Я считаю, — мягко сказал он, — что если вы сейчас же не уберетесь отсюда вместе со своим прозрачным пеньюаром, зелеными глазами и неприлично распущенными волосами, мы оба очень сильно пожалеем об этом.
— Но может быть… вы не станете возражать… — Олимпия сложила руки на груди. — Я не могу заснуть. Можно, я побуду немного с вами?
Шеридан вздохнул и закрыл глаза.
— Спаси меня, Господь! — промолвил он, сжав кулаки, как будто его охватило непреодолимое желание крушить все вокруг. — Согласитесь, Олимпия, я дал вам хороший дружеский совет. К тому же вполне разумный. Убирайтесь отсюда к чертовой матери и держитесь подальше от меня!
Некоторое время Шеридан стоял неподвижно, закрыв глаза и сжав зубы.
— Вы еще здесь? — наконец спросил он.
— Да.
— Ну ладно, — вздохнул капитан, выражая тем самым полное смирение. — Значит, мне надо просто не замечать вас. Я лягу к вам спиной и попытаюсь заснуть. В противном случае, боюсь, может произойти непоправимое, за что несколько влиятельных людей сразу же захотят рассчитаться со мной.
Не глядя на Олимпию, он упал ничком на постель и закрыл голову подушкой. Девушка сделала еще один шаг к кровати и остановилась. Конечно, Шеридан был прав, и ей не следовало оставаться здесь. Это было неразумно. Олимпия сама не понимала, что делает и чего хочет от Шеридана. Дрожа всем телом, она еще ближе подошла к нему, разглядывая его сильные босые ступни, лодыжки, бедра и широкую спину. Внезапно ее взгляд задержался на плече Шеридана, и Олимпия нахмурилась. При первой их встрече в мрачной усадьбе Хазерлей она не заметила этих шрамов, испещривших всю спину и плечи Шеридана. Она подошла к самой кровати и дотронулась пальчиком до одного из шрамов, ощутив тепло его тела. Затем она провела пальцем вдоль всей линии, сливавшейся в один рубец, идущий от плеча через лопатку и заканчивающийся на ребрах. Шеридан передернул плечами.
— О Боже! — промолвил он приглушенным голосом, уткнувшись лицом в подушку. — Зачем вы это делаете?
— Вас били кнутом, — прошептала она. — Вас пороли. Шеридан вздохнул, чувствуя прикосновение ее руки к своему телу.
— У меня прекрасная память. Вам нет никакой необходимости пересказывать мне эпизоды моей жизни.
— Кто порол вас? — не унималась Олимпия. — За что? Когда это было?
Шеридан отбросил подушку в сторону, поднялся на кровати, опершись на одну руку, и недовольно взглянул на Олимпию.
— За что? За то, что я был когда-то паршивым ублюдком. К тому же мир полон идиотов и идиоток. И сейчас передо мной как раз одна из них.
Олимпия обиженно поджала губы, но не тронулась с места. Ее щеки пылали. Шеридан смерил девушку взглядом с головы до ног и, откинувшись на подушку, прикрыл глаза рукой.
— Прошу вас, оставьте меня, — сказал он, следя за ней из-под ладони. — Прошлой ночью я совсем обезумел, но вы сами виноваты, моя дорогая. Вы — яд, чистейший яд, отрава. Уходите отсюда.
Олимпия отшатнулась от него, как если бы он ударил ее.
— О, простите. Конечно, конечно. Как это глупо с моей стороны!
Да, она действительно яд. Олимпия никогда не верила в то, что красива, и слова Шеридана еще раз убедили ее в этом.
— Спокойной ночи, — быстро сказала она и торопливо вышла на террасу, где ее ослепило южное вечернее солнце, стоящее низко над горизонтом. Ах, в какой сочувственной усмешке скривились бы красивые губы миссис Плам, если бы ей довелось стать свидетельницей унижения Олимпии в тот момент? Как бы она покачала головой и сказала, что Олимпия сама во всем виновата, поскольку слишком часто предается пустым мечтам.
Войдя в свою комнату, Олимпия опустилась на прохладный изразцовый пол у кровати. Став на колени и сложив руки, она произнесла свою ежевечернюю молитву. В этот момент ей так хотелось исчезнуть, раствориться в воздухе, превратившись в легкокрылого мотылька.
Ах, если бы вся эта унизительная для нее сцена разыгралась на глазах какого-нибудь другого человека, а не сэра Шеридана! «Яд!»
И подумать только, насколько капитан Дрейк предан делу свободы! Он готов был пойти ради него на страшные жертвы — жениться на ней, такой уродине, притворяться, что восторгается ею, стараясь пощадить ее чувства.
Но теперь даже его рыцарская учтивость отказала ему. Он рассердился на нее так, что больше не мог притворяться, и сказал всю правду. Она жалкая неудачница, не способная даже сделать первый шаг к той цели, к которой всегда стремилась. «Яд, чистейший яд, отрава!»
Олимпия подняла голову и увидела свою размытую розоватую тень на кровати и выбеленных стенах. А рядом с этой тенью еще одну — большую, занимающую почти все пространство комнаты. Девушка оглянулась и вскочила на ноги.
— Не обижайтесь на меня, — сказал сэр Шеридан, стоявший на пороге, прислонившись к дверному косяку. — А когда снова будете молиться, вставьте и за меня словечко, хорошо? Помолитесь за Шеридана Дрейка, рыцаря ордена Бани, бывшего капитана, бесцеремонного ублюдка и бессердечного пса. Думаю, старик напряжет свою память и припомнит меня.
