Музыка становилась все более быстрой и волнующей, голоса звучали все громче… Скрипки словно слились с самой ночью.
Но, наконец, вайда встал со своего места.
— Теперь вы уходите, — сказал он маркизу.
Савийя протянула руки к человеку, которого всю жизнь считала своим отцом.
Маркиз услышал, как она прошептала:
— Увижу ли я тебя когда-нибудь?
— Вряд ли, — ответил вайда по-английски. — Но ты останешься в моих мыслях и моем сердце: там, где была всегда.
На секунду старый цыган крепко обнял Савийю, а потом отпустил ее, разжал ее руки, обвивавшие его шею, и подвел ее к маркизу.
— Она ваша, — сказал он. — Берегите ее.
— Обещаю, — ответил маркиз.
Мужчины крепко пожали друг другу руки, а потом Савийя увела маркиза к своей кибитке.
Маркиз только теперь заметил, что, пока он любовался танцами цыган, в кибитку запрягли двух белых лошадей. Он уселся на козлы рядом с Савийей, однако вожжей не оказалось: лошадей повели под уздцы сами цыгане.
Мужчины, продолжая играть на скрипках, пошли впереди, а следом за ними двинулись женщины, которые несли в руках, насколько мог рассмотреть маркиз, какие-то свертки и корзинки.
Следом за ними поехала кибитка Савийи. В ту секунду, когда им предстояло скрыться за деревьями, маркиз оглянулся и увидел, что вайда остался стоять на опустевшей вырубке у костра.
Опирающийся на свой серебряный посох предводитель цыган выглядел очень внушительно и в то же время казался одиноким: это был настоящий король, пусть он и правил очень небольшим сообществом людей.
Процессия шла по лесу, петляя между деревьями, где было настолько темно, что маркиз не мог разобрать дороги. Спустя некоторое время они остановились.
Лошадей выпрягли из кибитки. Продолжая сидеть на козлах, маркиз с Савийей наблюдали за тем, как женщины начали разводить небольшой костер.
Те цыганки, которые несли свертки, положил их на землю под густыми ветвями одного из деревьев, чуть в стороне от жара костра.
Поверх свертков положили ковры, которые потом засыпали цветочными лепестками — именно они и наполняли корзинки, которые несли с собой женщины. Лепестки были всех мыслимых цветов — красные, розовые, белые, оранжевые, желтые, сиреневые.
Потом цыганки начали танцевать вокруг костра, поначалу медленно и плавно. Но потом темп их танца начал ускоряться, движения становились все стремительнее и жарче.
В свете костра их фигуры казались воплощением некой примитивной древней красоты. Танец длился довольно долго, а потом танцовщицы одна за другой начали исчезать в темноте, отступая за деревья. Скрипки продолжали свою песню.
Музыканты ушли последними, но наконец и они исчезли в тенях леса.
Савийя сошла с козел и, подойдя к костру, посмотрела вслед своим соплеменникам.
Маркиз присоединился к ней.
Последние далекие ноты скрипок словно затрепетали в воздухе, а потом стихли, и в лесу наступила тишина.
— Ты заметил, — спросила Савийя очень тихо и печально, — что они… не смотрели на меня? Они больше… не станут со мной даже разговаривать.
В ее словах звучала такая душевная боль, что маркиз поспешил обнять ее.
На голове у Савийи больше не было украшенной драгоценными камнями короны, которая была надета на ней во время свадебного обряда, и ее волосы шелковой волной упали ему на плечо. Осторожно подняв руку, он начал нежно их гладить.
— Я теперь… никто! — прошептала она. — Я теперь даже не колдунья!
— Ты — моя жена, — возразил ей маркиз полным любви голосом. — И ты околдовала меня, Савийя, с первой нашей встречи. Я нахожусь во власти твоих чар и никогда не смогу стряхнуть их с себя!
Он услышал, как Савийя тихо вздохнула. Подняв голову, она заглянула ему в лицо. В свете луны ее глаза казались бездонными.
— Ты уверен… что этого будет достаточно? — спросила она. — Я так мало могу тебе дать! Теперь я даже не знаю, кто я и что я!
— Зато я тебя знаю, — ответил он. — Я знаю, что ты стала для меня идеалом женщины: в тебе воплощено все, что я хотел видеть в моей жене. И я буду любить, лелеять и обожать тебя всю мою оставшуюся жизнь.
Эти нежные слова заставили Савийю затрепетать.
И так же тихо, как начиналась цыганская песня скрипок, так бережно, как падает на гладкую воду пруда первая капля весеннего дождя, маркиз поцеловал ее, прижимая к своему сердцу.
Но очень скоро он ощутил, что в ней загорается такое же пламя, какое бушевало в нем самом, и его поцелуй стал жадным, властным, полным страсти.
Чувствуя неизъяснимый восторг, он целовал ее до тех пор, пока в мире не осталось ничего, кроме их желания соединиться до конца, став одним существом.
И когда высоко над деревьями встала луна, а костер рассыпался красными угольями, они легли на усыпанное цветочными лепестками ложе, которое приготовили для них цыганки, и на уютной поляне слышен был только любовный шепот.
Глава восьмая
Маркиз постарался встать как можно тише, чтобы не разбудить Савийю.
Спящая, она показалась ему очень юной. Лицо ее светилось счастьем.
Глядя на нее, он решил, что более потрясающей красоты невозможно себе представить.
Ее ресницы темными полукружьями лежали на белой нежной коже щек, иссиня-черные волосы разметались по подушке и ее обнаженным плечам.
Это была ночь волшебного очарования — такой маркиз не мог себе даже представить. Взаимное желание увлекло их ввысь, к вершинам блаженства, где существовал только любовный экстаз.
Лунный свет был полон колдовских чар, заставляя Савийю казаться одновременно ангельски-нежной и обольстительной, словно русалка или Лорелея.
А перед самым рассветом они перебрались в кибитку. Легкий ветерок унес ночное тепло и теперь чуть покачивал ветки, шелестя густой листвой.
Выглянув на залитую солнцем поляну, маркиз понял, что они оказались в той части леса, которую он в последний раз навещал еще мальчишкой.
Позади того места, где цыгане оставили их кибитку, оказалось лесное озерцо, окруженное деверьями. Над неподвижной водой склонялись плакучие ивы, и их нежные листья казались почти золотыми на фоне темной хвои елей и серебряных стволов берез.
Желтые лепестки калужниц и диких ирисов, распустивших свои цветы у края воды, блестели на ярком солнце, словно золотые монеты. Мхи и лишайники под деревьями казались нефритовыми и шафранными.
В утреннем свете все, что ночью казалось таинственным, волшебным, неземным, стало ярким и радостным.
Маркиз увидел, что Хобли уже разжег огонь, который погас за ночь. Теперь языки пламени весело плясали, и в мареве поднимающегося вверх горячего воздуха чуть подрагивало усыпанное цветочными лепестками ложе, которое приготовили для них цыгане.
На нем среди пестрых лепестков были небрежно разбросаны драгоценные ожерелья, которые он ночью снял с шеи Савийи.
Он распустил ее волосы, чтобы целовать их благоуханный шелк, а она трепетала от страстных и нежных прикосновений его рук и губ.
«Неужели на свете действительно возможно подобное счастье?» — потрясенно спросил себя маркиз.
— Доброе утро, Хобли! — поздоровался он со своим верным камердинером.
— Доброе утро, милорд.
— Вам было не очень трудно нас отыскать? — с улыбкой осведомился маркиз.
— Пришлось немного побродить по лесу, ваша милость. Я принес вашей милости вина к ленчу — оно охлаждается в озере.
— Вода холодная?
— Освежающая, милорд.
— Тогда я, пожалуй, рискну ее попробовать.
С этими словами маркиз направился к озерцу и, сбросив халат, кинулся в воду. Как и обещал Хобли, вода оказалась освежающе — прохладной, но не слишком холодной.
Когда маркиз, поплавав, вышел на берег, Хобли побрил его, а потом, когда все услуги камердинера были оказаны, снова вернулся в поместье.
Некоторое время маркиз сидел, глядя на огонь костра, а потом встал и вернулся к кибитке.
Усевшись на край низкой кровати, он стал любоваться Савийей, которая по-прежнему спала. Но, спустя несколько секунд, словно почувствовав на себе его взгляд, она открыла глаза.
