Пронзительное, граничащее с мукой наслаждение завладело всем ее существом, и она из последних сил сдерживалась, чтобы, как было приказано, «лежать спокойно» под натиском бурных ласк.
Его пальцы, скользнув между бедрами, приблизились к входу в ее лоно, а язык отыскал пик ее чувственности, и она задохнулась от желания.
Он ласкал ее снаружи и внутри, и она уже не владела собой. Ее тело по собственной воле напрягалось и расслаблялось, обретая нечто, чему она не знала названия. Волны экстаза захлестывали ее, раскручивая спираль сладострастного восторга.
Джорджиана замерла, упиваясь каждым мгновением доселе неведомого ей наслаждения.
— О… — выдохнула она в благоговейном трепете. — О, Куинн… — Она закрыла глаза, не желая возвращаться к реальности и понимая, что больше никогда не испытает ничего подобного.
Приподнявшись на локтях и посмотрев на его склоненную голову, Джорджиана провела руками по его мягким волосам и прошептала:
— Куинн, я никогда… — Смущение помешало ей продолжить: — Прошу тебя.
Она мягко потянула его за плечи, побуждая к тому, чтобы он накрыл ее тело своим.
Он лег на нее и принялся неторопливо целовать ее грудь, ей было так уютно в его ястребиных объятиях.
Его лицо почти вплотную приблизилось к ней, и непостижимо глубокие глаза встретились с ее глазами.
— Ты уверена, что хочешь этого? — тихо спросил он, и океанские волны мягким рокотом вторили ему.
Не в силах произнести ни слова, она молча кивнула.
Все вокруг перестало существовать, когда он, стараясь не задевать больное колено, приподнял ее и широко раздвинул ее бедра. Бархатистое и влажное лоно ощутило давление могучей плоти… Он неожиданно замер и снова низко опустил голову.
— Возьми меня. — С замиранием сердца прошептала она. — Пожалуйста, Куинн. Сейчас.
Он внял ее мольбам и одним движением вошел в нее с разрушительной силой.
У нее перехватило дыхание. Мощное властное вторжение повергло ее в шок — оно не имело ничего общего с тем, что происходило с ней в первую и единственную брачную ночь. С ней вообще никогда ничего подобного не происходило.
Это было обжигающее… обладание.
И она с радостью приняла его. Даже острая боль не испугала ее. Боль была для нее ничем, а он — всем на свете. Она хотела его всю жизнь. Он заставил ее почувствовать себя почти красивой и желанной. Отдаваясь ему, она всей душой стремилась хотя бы на время облегчить его внутреннее одиночество.
Господи, что происходит?
Ведь это — Джорджиана. Джор-джи-а-на.
О небо, кажется, он слишком поздно спохватился и теперь уже не совладает с собой.
Точнее, неизбежно овладеет ею. По крайней мере, именно такое желание переполняло его после того, как он испробовал, какова на вкус и на ощупь каждая складочка ее дивной плоти. Разумеется, он отдавал себе отчет в том, что им движет первобытная мужская потребность пометить ее как свою собственность. Однако его холодный рассудок явно самоустранился и не спешил обуздать разгоряченное тело. Правда, оставалась еще совесть…
Но тут Джорджиана прошептала, что хочет быть с ним, принадлежать ему. Ну можно ли противостоять столь проникновенной просьбе? Теперь, если совесть попробует подать голос, низменные греховные устремления, несомненно, свяжут ее по рукам и ногам и заставят замолчать. Словом, с этого момента он был уже просто-напросто не в состоянии оторваться от Джорджианы.
Сильная, крепкая, бронзовая от загара, она оказалась на удивление нежной. Снова и снова прикасаясь к ее плечам, груди, бедрам, он наслаждался шелковистой мягкостью и чудесным пьянящим ароматом ее кожи. Она пахла, как цветок шиповника после весеннего ливня, — медом, дождем и землей. И он не мог надышаться этим благоуханием.
Боже, в ней столько женственности и… красоты! Да, именно красоты. Где были его глаза, почему он только сегодня заметил, до чего она хороша? А увечья, которые явно причиняли ей не только физические, но и душевные страдания, вовсе не отталкивали его. Остается надеяться, что ему удалось убедить ее в этом.
Она истинная посланница Венеры, и шрамы нисколько не портят ее. Напротив, делают еще более привлекательной. Они служат ярким доказательством ее отчаянной храбрости. Редкое качество — и не только для представительниц слабого пола.
Лаская ее, он совершенно изнемог от вожделения и все-таки из последних сил сдерживал себя.
Сладостный призыв Джорджианы положил конец его титаническим усилиям и развеял последние сомнения. В конце концов, она не девственница и знает, о чем просит. А раз так…
Ее прерывистый вздох пронзил его сознание в то самое мгновение, когда он почувствовал, что преодолел некий барьер, врываясь в глубины нежного лона. Куинн замер, низко опустив голову.
Силы небесные!
Такого не может быть. Наверное, ему показалось. Наверное, она просто волнуется, и ее тело непроизвольно сжалось, протестуя против вторжения.
Чушь и бессмысленные отговорки. Он никогда не умел оправдываться, более того — всеми фибрами души ненавидел это унизительное занятие.
Она была невозможно тугой и узкой, и он покрылся испариной. Вожделение толкало его вперед, а разум сковывал мышцы, не позволяя совершить ни единого телодвижения.
— Джорджиана, тебе больно. — Он почти потерял голос от безумного напряжения. — Не шевелись, мы должны остановиться.
— Нет, — пролепетала она, — пожалуйста.
Помимо собственной воли он крепче прижал ее к себе. Она сделала едва уловимое движение, но этого хватило, чтобы он вошел в нее еще глубже… если такое вообще возможно.
Господи! Где же его обычное железное самообладание? Сейчас оно необходимо ему как никогда.
— Не шевелись, — хрипло повторил он. — Джорджиана, прошу тебя.
— Прости, я… — неестественно высоким голосом произнесла она и попыталась приподняться.
Греховное начало возобладало над доводами рассудка окончательно и бесповоротно. Куинн не отпустил ее от себя, и теперь все его усилия были направлены на то, чтобы не торопить события и обращаться с ней как можно более осторожно и бережно.
Джорджиана провела дрожащими руками по его спине, раздвинула колени, часто-часто задышала и наконец громко вскрикнула от наслаждения.
Только после этого он перестал сдерживаться и яростно устремился вперед — к тому моменту, когда его мышцы напряглись до предела и бесконечными судорожными толчками излили в нее его семя.
На него снизошло ощущение безмятежного спокойствия. Теперь, когда он и она до конца познали друг друга, плотские страсти улеглись, уступив место тихим раздумьям.
