– Вечер закончился несколько часов назад. Я и подумала, что хорошо бы заняться материалами исследований Габриель. Не могу отделаться от мысли, что ключ к произошедшему с ней и с мальчиками где-то в этих записях. – При виде покоящейся на перевязи руки Себастьяна жена вскинула голову и прищурилась: – Ты ранен.
– Ничего серьезного. В Ковент-Гардене двое мужчин напали на меня и пытались убить.
– По-твоему, это несерьезно?
Девлин уселся в кресло возле пустого камина.
– Попытка прикончить меня определенно была нешуточной, а вот царапина на руке – пустячная.
– И кто были эти люди?
– Доподлинно не знаю насчет того, которого я уложил, но тот, который удрал, сквернословил по-французски.
Геро на миг притихла, углубившись в раздумья, о сути которых можно было только догадываться. Дочь лорда Джарвиса слишком хорошо умела скрывать свои мысли. Затем поднялась с пола, налила в стакан бренди и протянула мужу, не сводя взгляда с его лица.
– Ты о чем-то умалчиваешь. О чем же?
Себастьян взял выпивку:
– Неужели меня настолько легко прочитать?
– Иногда.
Опустившись в кресло напротив, виконтесса выжидающе посмотрела на мужа. Время было позднее, супругов окружала тишина темного дома, но Себастьян нелепо не решался завести с женой разговор об интимной жизни ее погибшей подруги.
– Так что же? – требовательно спросила Геро.
– Пол Гибсон произвел вскрытие тела мисс Теннисон и утверждает, что она не была девственницей. – Девлин увидел, как от резкого вдоха приоткрылись губы, приподнялась грудь. – Ты не знала?
– Нет. С другой стороны, мы никогда не обсуждали подобные темы.
– И все же это сообщение тебя удивило.
– Да, удивило. Габриель решительно намеревалась никогда не выходить замуж.
– Возможно, она пережила увлечение юности, затем позабытое.
Склонив голову набок, Геро глянула в лицо мужу:
– А увлечения юности когда-нибудь забываются?
– Наверное, нет.
Жена поднялась с кресла, и на мгновение Девлину показалось, будто под тонким муслином платья уже заметна легкая выпуклость ее живота, но затем он понял, что это, скорее всего, обман зрения, вызванный игрой света или направлением его собственных мыслей. Потому что именно ребенок, растущий в ее лоне – зачатый в минуты страха и слабости, когда Себастьян и Геро вместе смотрели в лицо неминуемой, как они тогда полагали, гибели, – именно этот ребенок сделал их мужем и женой.
Геро принялась подбирать бумаги и среди прочего – записную книжку, страницы которой были испещрены исправлениями и зачеркиваниями.
– Что это? – поинтересовался Себастьян.
– Перевод Габриель новеллы «Леди Шалотт».
– А-а. Кстати, я узнал, кто ее французский приятель. Кавалерийский офицер по имени Филипп Арсено.
– Ты нашел его? – оглянулась жена.
– Хотелось бы приписать заслугу себе, но на самом деле это Арсено нашел меня. Утверждает, будто познакомился с мисс Теннисон в читальном зале Британского музея и помогал ей с переводом.
Геро замерла, позабыв про записную книжку в руках.
– Полагаешь, он мог быть любовником Габриель?
– Француз отрицает это, но признает, что был по крайней мере полувлюблен в нее. Похоже, обычно он старался приурочить свои прогулки в парке к тому времени, когда твоя подруга приводила племянников покататься на лодке по Серпентайну. А неделю назад, в воскресенье, они вместе ездили на Кэмлит-Моут смотреть раскопки – хотя Арсено никогда не сознается в этом вопиющем нарушении условий своего освобождения.
Жена замолчала, устремив взгляд куда-то вдаль.
– Что такое? – спросил наблюдавший за ней Девлин.
Геро тряхнула головой:
– Просто вспоминаю слова, которые Габриель сказала мне примерно месяц назад.
– Какие слова?
– Она тогда спросила: решив вместо замужества посвятить себя науке и писательству, не чувствовала ли я когда-нибудь, словно в моей жизни чего-то недостает – чего-то важного. И призналась, что в последнее время сама начала ощущать, будто наблюдает за жизнью, но не живет. Словно день за днем проводит, глядя на отраженные в зеркале бледные тени других людей – поначалу, возможно, интересно, но в конечном итоге появляются пустота и неудовлетворенность. А потом сказала...
– Да?
– Сказала: «Недавно я поняла, как мне опостылели эти тени».
Взгляды супругов встретились. Себастьян снова ощутил тишину окружавшей их ночи и поймал себя на том, что думает об изумительно нежной коже, о шелковистой ласке густых темных волос, скользящих по его груди, о том, как распахиваются от удивления и удовольствия глаза жены, когда он погружается в нее. Он заглянул в глубину расширившихся темных зрачков, увидел приоткрывшиеся губы и понял, что мысли Геро отражают его собственные.
Но присутствовавшее и ранее в их отношениях затаенное недоверие теперь принимало угрожающие размеры, питаемое непонятными событиями вокруг смерти Габриель Теннисон, отравляемое ядом неослабевающей злобы лорда Джарвиса и запутанным, мрачным прошлым самого Девлина. Себастьян и Геро вступили в брак настороженными незнакомцами, которых соединяет только общий ребенок и наконец-то признанное взаимное влечение. Теперь, похоже, они теряли даже эту малость. Вот только…
Вот только все было не совсем так. Влечение никуда не исчезло. Утрачивалась способность безоглядно поддаваться ему.
Странно охрипшим голосом Себастьян спросил:
– И что ты ответила подруге на вопрос, не было ли чувства, будто тебе чего-то недостает в жизни?
По губам Геро скользнула тень улыбки.
– Я солгала. Я ответила «нет».
На какой-то мучительный миг Девлину показалось, что жена подойдет к нему. Но она сказала только:
– Спокойной ночи, – и отвернулась.
На следующее утро явившийся с Боу-стрит констебль сообщил виконту, что убитого ковент-гарденского налетчика опознали. Мертвеца звали Гастон Кольбер, и он был французским военнопленным, освобожденным под честное слово.
Среда, 5 августа 1812 года
Лорд Джарвис как раз завтракал, когда услышал отдаленный звон дверного колокольчика. Минуту спустя, на ходу стягивая перчатки, в столовую вошла Геро в шляпке в виде кивера и прогулочном платье цвета берлинской лазури в гусарском стиле: с эполетами и двойным рядом медных пуговиц на лифе.
– Доброе утро, – поприветствовал дочь барон, спокойно разрезая бифштекс. – У тебя сегодня решительно воинственный вид.
Приблизившись, Геро оперлась ладонями на стол и уставилась на отца:
